Наследство

…Лаборатории больше не существовало. Изредка заходил один прежний сослуживец, правдоискатель и романтик, погрустневший и сделавшийся скептиком, да сосед-слесарь приносил невероятные рассказы о том, как пьянствуют разработчики и работяги на новых, неудачных, многомиллионных установках; остальные, встречая во дворе, в окрестном парке, где они прогуливали своих детей или бегали в тренировочных костюмах, шарахались. Наталья Михайловна видела, что сын забыл все и простил их скорее, чем они его, но не знала — радоваться или нет. Лаборатории не существовало — существовали Комитет, главк, министерство, и сын ее тем же срывающимся от волнения голосом кричал в трубку: «3-з-дравствуйте. Я Лето-рослев. Я — с-сотрудник… Иван Александрович п-поручил мне!..» — и на другом конце провода снова поражались, зачем Иван Александрович связался с таким, а Иван Александрович, еще вчера очарованный блеском молодого ученого, его умением быстро, логически четко разбираться в том, что и самому ему, сорок лет проработавшему здесь и прошедшему всю служебную лестницу, оставалось неясным, потихоньку злился. Сын же пока еще не замечал этого — он опять был в бою на стороне чистого разума против хаоса, против посредственности, служившей этому хаосу агентом и забравшей в свои руки судьбу важнейшей государственной проблемы.

Друзьями сына теперь стали какие-то вовсе странные, малопонятные типы: полуэкономисты, полуинженеры, как ее сын, деквалифицированные, если не деклассированные, не знавшие, по-видимому, ничего толком, излагавшие свои мысли сбивчиво, поспешно, но одержимые одной идеей, — она одна и звучала рефреном во всех их горячих речах, ее на все лады они повторяли и писали во всех бумагах, которые в изобилии отправляли «наверх», — как можно скорее внедрить кибернетику и вычислительную технику в народное хозяйство, и в частности в работу того Комитета, куда их так опрометчиво взяли в качестве группы «перспективных исследований», прикрепив организационно к главку этого самого Ивана Александровича.

Правда, в эти годы вся страна, казалось, только и говорила о «внедрении кибернетики», но Наталья Михайловна, слушая такие разговоры, всегда думала, что это чистая авантюра — пытаться внедрить электронные машины там, где еще считали на деревянных средневековых счетах, и, наблюдая новых приятелей сына, утверждалась в мысли, что, пожалуй, права. Впрочем, они были не совсем уже молодые люди (в том числе и ее сын) — им было около тридцати, а то и побольше, и в возбуждении их чудилась некоторая нервозность. Они подогревали себя, бодрились и смеялись коротким смешком, словно собирались «на дело». Наталья Михайловна профессионально прикидывала, есть тут состав преступления или нет: обойти начальство, распропагандировать его, заставить дать деньги на покупку машины, на ставки для сотрудников вычислительного центра, самим возглавить центр и, не ведая, что делать дальше, жить обещаниями, векселями, уверениями, что все будет «о'кей», «эффект колоссальный».

— Давайте мы и вам в тресте кибернетику внедрим, — шутя предлагали они Наталье Михайловне.

— Нет уж, — тоже в шутку отвечала она им. — У нас, между прочим, своих аферистов хватает.

— Кому-у киберне-е-е-тику-у внедря-ять?! — начинал петь ее сын, подражая точильщикам. — Кому-у киберне-е-е-тику внедрять!

Наталья Михайловна смеялась вместе со всеми, но тревожилась все больше. Слова «группа прорыва», «круговая оборона», «необходимый оперативный простор» раздавались чаще и чаще. У Натальи Михайловны иногда возникало ощущение, будто она окончила по крайней мере школу Генерального штаба, настолько легко из обрывков этих условных военно-технических текстов она восстанавливала истину о состоянии все ухудшавшихся дел.