Наследство

— Да. Друзья вашего отца сказали мне, что ваш муж, Лев Владимирович Нарежный, мне поможет.

— Боже мой, — прошептала Таня, в который раз сегодня едва шевеля побледневшими губами, отчего Вирхов почувствовал себя близким к припадку — так захотелось ему вскочить и затопать ногами. — Разве Лев Владимирович знает их?

— Да, они сказали мне.

— Ах да, ведь они могли быть вместе в лагере. Странно, что он не рассказывал мне ничего об этом. Впрочем, это так похоже на него. Он даже не подумал, что меня это может волновать.

— Он забыл.

— Нет, он просто не счел нужным сказать мне об этом. Мое волнение при этом известии только раздражило бы его. Он прикинул в уме и решил, что спокойнее будет промолчать. Это мусульманское презрение к женщине… — (При этих словах Вирхов устыдился.)

— Двоеженство — это мусульманская пародия на многоженство, — вставил сумасшедший.

— Да, да, мусульманская опасность существует, — воодушевилась она его согласием. — Лев Владимирович, чтобы далеко не ходить за примером, к этому очень предрасположен. Еще Честертон говорил в «Перелетном кабаке»…

— Честертон, в кабаке? — насторожился сумасшедший.

— Ах нет, — засмеялась Таня. — Честертон — это писатель. Он был почти святой, хотя и писал юмористические рассказы.

— Эти святые обычно не те, за кого себя выдают, — угрюмо заметил ее собеседник. — Мы этих писателей знаем.

Он мрачно покосился в сторону Вирхова или тому так показалось, и Вирхов про себя обматерил Лизу, детскую писательницу, решив, что это наверняка проболталась она, а Цыганка услышала и передала старику. Он только подивился цепкости, с какой эти сумасшедшие (старик и Цыганка) удерживали в памяти вещи, которые, казалось бы, вовсе не должны были их трогать и запоминаться.

— Нет, нет, — между тем продолжала Таня. — То был английский писатель. Когда он умер, то на похоронах все говорили: «Быть может, мы хороним святого».

Старик лишь что-то прорычал в ответ, впрочем, довольно неопределенно.

— Вы правы, — еще убедительней и ласковей сказала Таня, заключившая, что ей уже удалось повлиять на него. — Я понимаю, вы много страдали и не верите. А есть люди и были тогда. Я знала одного человека и до сих пор верю, что он…

— Как фамилия?! — не дал ей кончить сумасшедший.

— О, нет, нет, — поспешила она. — Его давно уже нет в живых. Он уже не может вам… нам… ничем помочь… Но вы напрасно думаете, — встрепенулась она, — что вам может помочь Лев Владимирович. Поверьте, он не из тех людей, кто пошевельнет хотя бы пальцем для ближнего. Тем более для незнакомого человека. На него надежда плохая… Нет, вам нужен не он.

Она задумалась, затем, посмотрев на своего протеже ясными глубокими глазами, сказала:

— Я знаю, кто вам нужен. Я дам сейчас вам адрес одного человека, он сделает для вас все.

Сумасшедший вознамерился было, кажется, опуститься перед ней на колени, неловко переставляя ноги в своих грубых кирзовых сапогах, но она порывисто вскочила, подбежала к шаткому ломберному столику и, схватив листок бумаги, села писать адрес, спиною к Вирхову и чуть ли не прикрывая локтем то, что писала.

— Скажите, Таня, если конечно это не секрет, к кому же вы его посылаете? — («Неужели к какому-нибудь священнику?» — подумал он про себя.)

Она вспыхнула и опустила глаза.

— К Мелику, — попыталась сказать она ничего не значащим голосом.

— К Мелику?! — переспросил Вирхов вне себя от возмущения, потому что после всех ее рассказов это казалось ему верхом нелепости. — Зачем?! Почему именно к Мелику? Вы что, с ума сошли тоже?!

— Прошу вас не разговаривать со мной таким тоном, — дрожа от обиды, потребовала она.

Прижав листок к груди, сумасшедший долго кланялся, шаркая сапогами по паркету, видно, так и не зная, достиг он чего-то своим визитом или нет.

Проводив его, Таня вернулась в комнату, раскрасневшаяся, не глядя на Вирхова.

Теперь Вирхов вдруг понял, что ее манеры все-таки раздражают его, но сказал себе, что надо терпеть, хотя и не знал толком, во имя чего это ему надо. Вслух он так и не успел сказать ничего…

* * *

В дальней комнате вновь зазвонил телефон, и вновь раздались по коридору шаги отчима Михаила Михайловича, и он третий раз совсем робко позвал Таню, все еще не при-шедши в себя от предыдущего.

Таня вышла и, не проговорив и двух минут, возвратилась вся сияя, преображенная, снова торжествуя какую-то победу.