Наследство

— Да, вы, конечно, ничего не знаете, — зло сказал он. — Для того чтобы написать статью… ведь вы хотите выступить со статьей, я вас правильно понял? — это все надо выяснить. В статье это может остаться «за кадром», но выяснить это надо.

Обиженный тем, что Кондаков, как и его заместитель вчера, погряз в своем профессионализме и смотрит на него как на прекраснодушного дилетанта, Муравьев (его смутило и то, что Кондаков заговорил о статье, хотя сам он не произнес о ней ни слова) тоже зло сказал:

— Я ведь в конце концов не шпион. Знаю я что-нибудь об этом патентном бюро или нет, не имеет значения! Я представляю себе их идеологию и идеологию подобных же групп, и это, а не что-нибудь иное, играет решающую роль! Об этом, и только об этом, нужно говорить! И эта идеология ясна — это идеология войны! Она одна у всех националистических партий, по крайней мере в Германии! Идеология подготовки к будущей войне. Есть у них сейчас контакты с Базилем Захаровым или нет — не важно. Он будет поставлять пушки, когда война начнется, и этим сказано все! Кстати, почему вы решили, что я хочу выступить со статьей? Вам что, успели уже передать?

Кондаков выслушал его на сей раз с любопытством. Легкая усмешка тронула его губы при последних вопросах. Откинувшись на подушках, скрестя руки на груди, он устремил взгляд куда-то вдаль, вероятно, еще далее Кордильер — на идеальные просторы исторического мирового целого. Сейчас он был даже красив, как в старые времена.

— Хорошо, — медленно промолвил он, так и не ответив на вопрос и не отведя взора от того, что открывалось ему в его необъятной дали, — вот вы говорите — война. Но война с кем? Кого и с кем?

— Вы полагаете, что поскольку это будет война с коммунизмом, с Советской Россией, то неважно, кем она будет развязана и кто будет в ней участвовать? — переспросил Муравьев. — Вы что, подозреваете меня в тайных симпатиях коммунизму? Вы не можете подозревать меня в этом. Я воевал в Белой армии! Но ведь я говорю не о том. Неважно, будет ли в новой войне разбит коммунизм или нет, важно, что эта новая война, в которую так или иначе будут втянуты все народы, — невозможна!

Разволновавшись, Муравьев еще некоторое время продолжал говорить об уровне современной военной техники, о европейской культуре и гуманизме. Кондаков, очевидно, был заранее несогласен и чуть-чуть морщился, но молчал, дожидаясь, пока Муравьев не начнет повторяться.

— Во-первых, — вступил он, дождавшись, — война вполне возможна. Сотни и тысячи людей хотят воевать, им нравится воевать, они любят это дело, видят в нем смысл, и им наплевать на вашу европейскую культуру, на уровень военной техники… на саму смерть в конце-то концов!.. Во-вторых… Почему, собственно, вы решили, что это будет война с коммунизмом, точнее, война Германии с Россией? Или всего Запада с Россией? Есть ведь и другие варианты! И прежде всего — такая война, в которой Россия и Германия будут выступать как союзники против Запада!

Кондаков воодушевился, привстал с подушек, отшвырнул с живота в ноги скомканные газеты, глаза его заблестели.

Муравьев не знал, что именно эта идея более всего и занимала Кондакова последние месяца три, и, быть может, именно из-за нее он был все эти месяцы постоянно возбужден и взвинчен настолько, что измученное сердце его так сразу сдало при неудаче с торговцем. Этой осенью один знакомый из Британской разведывательной службы конфиденциально сообщил ему, что, по имеющимся у них сведениям, Советская Россия в обход Версальского договора тайно способствует развитию германского рейхсвера. На авиационном заводе в Филях, под Москвой, строятся военные самолеты конструктора Юнкерса, на аэродромах близ Воронежа и Гомеля проходят совместное обучение русские и немецкие летчики, имеются такого же рода танковые училища около Казани. Генерал-майор Вернер фон Бломберг недавно ездил в Россию с целью проинспектировать эти училища. Имеются данные, что Россия поставляет в Германию также военную амуницию, пехотное снаряжение, артиллерию. Германия уже сейчас имеет секретный запас в 400 ООО винтовок сверх дозволенного ей Версальским договором.