Наследство

Долгое время он шел бесцельно, узнавая город, старые улицы, площади, дома, вспоминая то, что было у него когда-то связано с ними, пытаясь понять, в чем они изменились, читал пестревшие плакаты, афиши, подходил к витринам, но лишь украдкой смотрел на людей, боясь своим разглядыванием привлечь к себе их внимание. День был ветреный, моросило. Отец Иван зашагал быстрее. У него возникла мысль зайти в какую-нибудь из знакомых церквей. Он пошел к той, в которой начинал когда-то служить, к Литейному. Она стояла обшарпанная и явно уже давно была закрыта. Отец Иван обошел еще несколько окрестных, но все они были закрыты и заколочены тоже. С некоторых сорваны кресты. В двух помещались учреждения. Отец Иван, разволновавшись, пустился вперед наугад. По сторонам он смотрел теперь только для того, чтобы увидеть какой-то еще храм, о существовании которого он, быть может, забыл. Наконец, уже на Охте, он увидал церковь, возле которой толпился народ. Она была открыта, отец Иван стал протискиваться к двери, соображая, какой сегодня день и какой должен быть праздник, — все числа и дни у него перепутались. Он не пробился вперед и застрял недалеко от входа, у загончика, где продавали свечи. Отсюда ему почти не было видно священников и диакона, он слышал только их голоса. По голосам ему не удавалось определить, знает он их или нет. Он дождался «отпуста» и стал в очередь приложиться к кресту, надеясь, что, подойдя ближе, увидит знакомые лица, и вместе с тем боясь, что сам будет преждевременно узнан. Но священники были незнакомые.

Он вышел из храма с таким чувством, как будто пережил некое необычайное потрясение. Сердце его колотилось, он вынужден был присесть на каменную ограду. Смысл того, что он чувствовал, был неясен. Отец Иван сидел так, прихо дя в себя, до тех пор, пока переодевшись, из боковой двери храма не вышел старший священник. Отец Иван подумал было подойти к нему и спросить о ком-нибудь из тех, кто был прежде, но у священника было замкнутое лицо, и отец Иван испугался. Зато он вдруг вспомнил, что здесь же на Охте раньше жил его приятель, в собственном домике. Там было еще такое крыльцо под навесом, с прихотливой резьбою. Поплутав по улицам, отец Иван нашел-таки этот дом, осевший и черный, с осыпавшейся резьбою. На стук открыла баба, по лицу — подозрительная и хитрая. Отец Иван спросил бывшего владельца. Баба, оторопев, воззрилась на него, такого оборота не ожидала даже она. Отец Иван стоял, покорно опустив руки, понимая, что получилась крупная промашка. «Уж двадцать лет, как не живет!» — сказала баба и с силой захлопнула дверь.

Вечером они обсуждали положение с женой и восточным профессором. Профессор выказал при появлении отца Ивана истинно буддийское спокойствие и полагал, что разумнее всего отцу Ивану в создавшейся ситуации немедля написать заявление в соответствующие органы и честно все рассказать о себе. Вины на нем нет, в сущности, никакой, и он вполне может рассчитывать на снисхождение. Отец Иван сказал, что не исключает такой возможности, но сначала все же хотел бы найти кого-нибудь из своих, церковных. Они стали обдумывать и это. Обращаться в адресный стол было, безусловно, опасно. Там могли насторожиться, что кто-то разыскивает священников. Поход к местному епископу также грозил неприятностями; кроме всего прочего, можно было подвести и его, дом его наверняка находился под наблюдением. О канцелярии же и говорить было нечего.

Жене наконец пришло в голову, что в Москве у нее есть подруга, Варвара Николаевна Зайцева. Ее муж стал видным советским строителем, и люди они были очень обеспеченные, однако Варвара Николаевна, несмотря на положение, которое занял ее муж, несмотря на то, что сама сделалась «госпожой министершей», сохранила — с детства — религиозность и, особенно не скрывая, поддерживала отношения с духовенством. Не тратя времени даром, бывшая попадья села писать рекомендательное письмо.

Отец Иван переночевал у восточного профессора, в его комнате, похожей даже не на библиотеку, а на разоренное книгохранилище, — книг было столько, что они никак не умещались уже на полках и в шкафах, а стопками, кипами и грудами выше человеческого роста подымались от пола, образуя перед каждым шкафом как бы еще один шкаф, так что к самому шкафу и подступиться было нельзя. Между грудами оставлены были только узкие извилистые лазы и выкроено место для кушетки, а письменный стол давно был уже завален рухнувшей на него горою. Привести все это в порядок сил у профессора не хватало. Отцу Ивану постелили на полу в одном из лазов, но хотя спать поначалу было неудобно, запах книжной пыли действовал умиротворяюще, и отец Иван впервые за эти дни спал спокойно. Утром он выехал в Москву.