Наследство

— Я прав, я прав! — победно рвался он вперед. — Стоит им надавить на него, и он треснет! И Иван тоже, и с ними многие другие! Сгорят все, но начнется с этих! Я знаю: они уже готовят заявления! Я знаю, что они там скажут!.. После реабилитации я (то есть — он!) жил в духовной самоизоляции от советского общества! Интересовался прежде всего передачами зарубежных радиостанций, носившими зачастую антисоветский характер, чтением нелегальной ввозимой из-за рубежа антисоветской литературы!.. (Ведь верно? Так они и скажут!) Невозможно подробно осветить всю нашу антисоветскую деятельность, продолжавшуюся в течение нескольких лет и охватывающую сотни эпизодов… О ее объеме говорят сто пятьдесят томов нашего дела! Я уверен, что самый предубежденный западный юрист, ознакомившись с этими материалами, не поставит под сомнение выводы суда!.. Я несу моральную ответственность за судьбу тех наших товарищей, которых своими действиями и своим примером вовлек в деятельность, враждебную государству!..

— Да, ты прав, ты прав, — помертвевшими губами шептала Таня. — Это очень опасно. Хазин всегда был мне чужим. Я чувствовала: не могу принять! Я чувствовала, что он близок к состоянию, которое богословы называют «духовной прелестью». Дьявол прельщает таких, как он…

— Этот дрейф в сторону враждебности, — не унимался Мелик, — виден как из наших документов, так и из наших действий. Если вначале мы выражали в них критическое или отрицательное отношение к отдельным арестам и судам, то впоследствии наша деятельность стала враждебной по отношению как к различным аспектам государственной политики СССР, так и к государству в целом!..

— Господи, Господи! Как страшно! — почти заголосила Таня. — Не надо, давай молиться за них. Помолимся вместе!

Ему показалось, что она прямо сейчас повалится на колени, как вчера валился он сам, как валились те (или то было все-таки не вчера, а сегодня?). Он сделал движение к ней, потом от нее, потом в сторону, к двери, а горло и легкие его в эти мгновения уже разрывались от утробного издевательского крика:

— Молиться?! Вместе?! Давай!!! Дава-а-а-ай!!! Дерзай, дщерь, вера твоя спасет тебя! Ха-ха-ха-ха-ха!!! — И с новой силой: — Дерзай! Молись! Что же ты не молишься?! После реабилитации я жил в духовной изоляции! Людоеда людоед знал отлично с детских лет! Давай, молись! Ха-ха-ха-ха-ха!!!

— Что ты говоришь, что ты говоришь? Что с тобой?! — запричитала она, обливаясь слезами. — Ты не имеешь права! Молитва нужнее им, чем деньги! Неужели ты сомневаешься в этом?

За дверями послышалось матушкино шуршанье.

— Ничего, ничего, — подхватился он. — Мне надо бежать! Мне надо торопиться!.. — Мысли его прояснились, теперь он уже знал, чего хочет. — Идеи носятся в воздухе, понимаешь? Рынок идей! Если идея пришла в голову одному, значит, она пришла еще десятерым! Кто скорее? Видишь, я еще только подумал о деньгах, а умный мальчик Митенька Каган их у тебя уже занял! Вот именно! Что «именно»? Нет, нет, ничего. Я не сержусь на тебя. Да и что за деньги — полторы тыщи, сколько там ты ему дала? Деньги — прах! Главное в идеях, которые бродят по свету! После реабилитации я был в самоизоляции. Людоеда людоед… Прости! Я страшно взвинчен. Не сердись. Нет, прости, я все соврал — и тебе, и себе. Все не так. Дело в том, что мне кажется, что они запугали меня нарочно, хотели подловить меня. Вокруг меня последнее время крутятся какие-то странные люди… Как ты считаешь, твой Гри-Гри не связан ни с кем? А то мне кажется, он не случайно возник около меня. Он и… еще один человек… — (Он был намерен прямо сказать: Лев Владимирович, но не решился.) — Ты считаешь — ерунда? Может быть. Но все равно, мне надо сейчас бежать… Я скоро вернусь. Я совсем забыл. У меня было назначено рандеву… С лицом мужского пола, не с барышней. Человек ждет меня на улице. Я тебе говорил — канал. Он завтра уезжает. Прости!

— Береги себя! Береги! — кричала она ему уже вниз, перегибаясь через перила. — Я буду молиться за тебя! Господь спаси тебя и помилуй!..

— Аминь!!! — неистовым эхом грохнула над ним лестница.

* * *

Широкий больничный коридор загромождали койки для тех, кому не хватило места в палатах. Воздух был спертый, лежали, по крайней мере тут, в коридоре, все вперемежку, мужчины и женщины, легкие и тяжелые больные. Какая-то высохшая старуха стонала, ее нога в гипсе была подвязана к спинке кровати. Стыдливо прыгала на костылях молодая девушка. Рядом два пожилых мужика с ханжескими лицами играли на постели в шашки. Сестра несла наполненный шприц, зажав кончик иглы ваткой. Возле некоторых коек сидели навещавшие в белых, не очень чистых накидках без рукавов.

Мелик шел в такой же накидке, заглядывал в раскрытые двери неопрятных многолюдных палат, всматривался в запрокинутые лица, которые боль сделала похожими одно на другое, подолгу стоял над ними, не умея в этих ракурсах сразу понять, тот ли это, кто ему нужен. Наконец сиделка сказала ему, что здесь лежат с ушибами и переломами, вчерашний и ночной завоз, а с инсультами на другом этаже.