Наследство

Вирхов был горд собой, но вместе с тем чувствовал себя виноватым. Это было жестоко — сидеть и ждать, сбудутся ли твои домыслы. Что, если в этой игре с домысливанием заключался элемент магии, и эти люди поступали так, а не иначе, именно потому, что он, Вирхов, так, а не иначе, думал о них?! Да, то, что он домыслил, было в некоторых отношениях правдой. А если бы он мыслил по-другому? Быть может, и они действовали бы тогда по-другому? Но ведь он не присочинял, не строил никаких концепций, он просто дорисовывал то, что было уже известно, и лишь старался узнать этих людей поосновательнее, чтобы дорисовывать вернее. Более того, он желал бы совсем уйти от этой темы, для того он и занялся «исторической линией». Намеревался вылепить невиннейшую пьеску, шутку. Любовь к родной истории… Из тьмы веков пришедшие князья и графини… Как это так получилось, что его история вдруг ожила, из плоской, записанной на клочках бумаги, претворилась в плоть и в кровь, вскинулась зверем?! Мертвые стали хватать живых. Самый малый шаг в глубь времен мгновенным ударом отдавался в чьей-то сегодняшней судьбе. Каждый отвечал не только за свои, но и за чужие грехи, и все судьбы и все грехи переплелись так тесно, что их нельзя было оторвать друг от друга. Каждому в дар доставалось от кого-то и за что-то наследство. Никто не существовал сам по себе, вне другого. Частности характера и биографий были частями единого целого… Как при гадании по великой книге «Ицзин», — стоило потянуть соломинку, подбросить монетку, и весь космос, все силы света и тьмы приходили в движение, начиная ряд чудесных превращений, определяющих путь «совершенно-мудрого человека». Всё было связано со всем…

Вирхову мерещилось, что он сам запутался в этих связях, что они угрожают уже ему самому, что надо спасаться, высвобождаться из них, попытавшись сохранить возможность остранения, иронии. При мысли об «Ицзине» ему пришло в голову, что хорошо бы вообще перенести действие в Китай, дать героям китайские имена, назвать, скажем, Наталью Ми хайловну — Цю Мин, а Хазина — Сюнь Цзы… переделать священников в буддийских монахов или католических миссионеров… Москву заменить Пекином, а Литву, где жил отец Иван, — Непалом… Явление такой книги было бы забавно… Необходимые для правдоподобия фабульные перестановки вряд ли были бы так уж непреодолимо сложны… Зато тогда осталась бы чистая идея, и одним махом были бы решены многие его, вирховские, личные проблемы, в том числе и проблема безопасности, КГБ не так-то легко было бы установить его авторство, а за границей читателю, в сущности говоря, плевать, о русских или о китайцах пишет чужеземец…

В следующую минуту он нашел эту мысль отвратительной. Нет, он не имел права сбиваться на фарс. Те, о ком он писал, и как литературные герои, и как живые люди, были дороги ему, он любил их, согласны они были с этим или нет, он не хотел их лишаться. Они, все вместе, жили друг в друге, их страдания были его страданиями. И это здесь, а не где-то еще, была его земля, его стихия. Здесь он родился, здесь рос, здесь учился чувствовать, здесь, а не где-то еще, мучительно постигал сокровенный смысл, заложенный в человеческих сердцах. Здесь взвалил на себя тяжкий крест художника, еще не ведая, что это такое. Теперь нужно было полной мерой отвечать за все. Нельзя было уходить в сторону, увиливать, нельзя было отказываться ни от чего…

Решившись, Вирхов вытряс в сумку остатки рукописей из ящика, не разбирая.

* * *

Дом стоял пуст. Они долго не верили этому, бродили вокруг, заглядывали в щели заколоченных окон, стучали, даже звали негромко: «Мелик, Мелик!» — надеясь, что, быть может, есть какой-нибудь еще секретный лаз в дом и Мелик все-таки тут, в доме, притаился, наблюдая, не привели ли они с собой «хвоста», или разыгрывает их, или уснул и не слышит. Все было напрасно.

В деревне, у хозяев, где прежде жили «толстовцы», дома были только дети, мальчик лет десяти и девочка чуть постарше, родители поехали в гости, к отцовой сестре, хотели постоять пасхальную службу.

— Господи! Ведь сегодня Страстная суббота! — воскликнула Ольга. — Надо же, все забыла! — Перчаткою она промокнула глаза.

— Да, я тоже забыл, — тихо признался Вирхов.

— А вам что нужно-то? — спросили дети.

— Да мы хотели узнать насчет дома… Знаете, того, на отшибе…

— Насчет «хутора», — подсказал Вирхов.

— А чего? Вроде как она его продала? — удивилась девочка постарше.

— Не, не продала, — возразил мальчик.

— Нет, мы не покупать приехали, — перебила их Ольга. — Ты что, меня не помнишь? Я же бывала у вас. Мы хотели узнать про… — Она не помнила, как звали Меликову тетку, и так и сказала: —…Про тетю… про… Мелика…

— А мы такого не знаем, — покачали головами дети. — А Глафира Степановна уехала…

— У ней племянник не то заболел, не то помер. Вот она туда и уехала, — сказала девочка.

— К-куда уехала? — едва могла произнести Ольга.

— И не заболел, а под электричку попал! — вновь опроверг сестру младший братец. — Не знаешь, а говоришь! Пьяный шел через переезд, его и сшибло!

— Где?! — закричала Ольга.