Наследство

– …Надо провести траурные митинги, подбодрить народ, сказать, что со смертью одного, даже очень яркого и незаменимого коммуниста жизнь не кончается. Особенно надо сейчас обратиться к трудовым коллективам, учащейся молодёжи – пусть правильно поймут всю боль нашей потери, всю нашу скорбь… – И, повернувшись к Безукладову, попросил: – Вы, Сергей Прокофьевич, наряду с митингами в колхозах и совхозах найдите время, встретьтесь в сельскохозяйственном институте со студентами и преподавателями. Там у нас «инакомыслия» хватает, так пусть хоть в эти дни будут вместе со всеми, почувствуют, так сказать, свою сопричастность.

– Сейчас, что ли, митинги проводить? – спросил заведующий отделом науки Шилин, горбоносый, с одышкой, толстяк.

– Нет, зачем же? – встрепенулся Черноиванов, и на его холёном лице вспыхнули холодным блеском мелкие капельки пота, как роса на стылых листьях папоротника, – первый признак, что и он всё-таки волнуется. – Только после того, как по радио официально сообщат о смерти Леонида Ильича. Кстати, передача будет в пятнадцать ноль-ноль…

* * *

В сельскохозяйственный институт Безукладов ехал в четыре часа. По стёклам автомашины нудно и мерно бренчал холодный мелкий дождик, под шинами противно хлюпала жидкая грязь, съедающая потемневший снег. На душе у Сергея Прокофьевича было так же холодно и неуютно, и может быть, из-за этого неприятного разговора с Бобровым. Надо же в один день всему навалиться, всем напастям сразу!

Руководство института – ректор Семён Дмитриевич Рудерман и секретарь парткома Леонид Сергеевич Кухаренко – ждали его на площади перед институтом, как раз там, где летом искрится переливами весёлых брызг фонтан, а сейчас на поржавевших трубах осел набухший под дождём снег. Обвисли мокрые сосны в институтском парке, низкое серое небо, казалось, цеплялось за их жидкие кроны, которые уже неумолимо вычесала осень.

Леонид Сергеевич первым подошёл к машине, помог распахнуть потяжелевшую от грязи дверь и, протянув для приветствия руку, суетливо спросил:

– Сразу в актовый зал двинемся?

– Сразу, сразу, если вы не возражаете…

– Ну, тогда в зал, митинг у нас готов.

Что-то обидное показалось Безукладову в этих последних словах – будто к смерти можно подготовиться, но он не стал ничего говорить, а молча зашагал за секретарём парткома и ректором. Они поднялись по широкой лестнице, такой памятной для Безукладова – как-никак, он выпускник этого института, – и оказались в небольшом фойе перед актовым залом. Пока Кухаренко бегал выяснять, можно ли начинать митинг, внимание Безукладова привлёк красочный стенд, на котором он даже издалека увидел свою фотографию. Да и надпись «Они учились в нашем институте» словно притянула к себе. Бузукладов начал рассматривать фотографии и от неожиданности покривился лицом – на него в упор смотрел своим бесхитростным взглядом Белов, оказавшийся на стенде рядом с ним, Безукладовым. Судьба словно нарочно нанесла этот удар, резкий, как в боксе, до хруста в челюстях, и он отвернулся, прикусив губу. «Чёрт знает что, наваждение какое-то», – подумал Безукладов.

Он поморщился, тоскливо покрутил головой, и неизвестно, чем бы всё кончилось, но по гулкому фойе уже спешил Кухаренко. Они вошли в зал, заполненный народом, и, пока двигались по проходу, шум стих, улёгся. Теперь мысли Безукладова безраздельно были заняты предстоящим мероприятием, и когда ректор предоставил ему слово, он заговорил, кажется, даже чересчур спокойно для подобной ситуации. Сергей Прокофьевич начал с силой выталкивать из горла слова, и непонятная странная визгливость появилась в голосе. Он говорил о тяжёлом несчастье, которое постигло народ и партию, о том, какого замечательного человека потеряла страна, но даже самому слышалась фальшь этих слов, а проклятая визгливость вдобавок словно её оттеняла.

Безукладов скомкал речь, не сказав и половины задуманного, тяжело дыша, ушёл с трибуны.

Потом выступали другие – ректор, преподаватели, вихрастый студент с бородкой, и в их словах слышались те же фальшивые нотки, округлые, как пятаки, которые катились в зал, точно по скользкому льду, но никого не брали за сердце. Безукладов глядел на людей, и по лицам, по выражению глаз, по пронзительной тоске, застывшей во взглядах, видел, что главное для собравшихся – высидеть, дождаться конца этого представления. Он вдруг вспомнил своё студенчество и митинг, посвящённый смерти Сталина. Тогда под печальные, рвущие душу на части мелодии слёзы непроизвольно лились из глаз. Тогда всё было всерьёз от безудержной тоски, а сейчас воспринималось как дежурное блюдо, чёрствое, скучное, давно приевшееся.