Наследство

Когда принесли водку, Кузьмин налил себе рюмку, поднял её и сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Ну, за победу, за неё, родимую…

Молодёжь, оторванная от своего гуркования, посмотрела на него с удивлением, дескать, блажит мужик, поднимая тост в этом бурлящем, клокочущем, как кипяток в котелке, ресторане, но сосед слева потянулся с рюмкой, поддержал:

– За победу!

И уже когда выпили, добавил:

– Ну, слава Богу, ещё до одной годовщины дожили!

Мужик заинтересовал Кузьмина, и он пристально посмотрел на него – никак тоже фронтовик? Но по возрасту вроде не подходит, молод слишком, – и не удержался, спросил:

– Воевал, что ли?

– Да, был такой грех. Три года и четыре месяца на передке, как отдать.

– Я сперва так было и подумал, а потом гляжу – молод вроде.

– Да нет, не ошиблись вы, хотя я и вправду по возрасту не подходил. С тридцатого – какой же из меня вояка? Так ведь сам удрал на фронт, к миномётной части пристроился…

– Значит, сын полка?

– Он самый. Гвардии рядовой разведчик энского миномётного полка РГК Ерохин, вот кто я на фронте был.

– И награды имеете?

– Две медали «За отвагу», ну и, естественно, «За победу» и прочее. Батя, командир наш, любил меня и к ордену даже представлял, только там, в штабах, на бумагах крест где-то положили – рано, мол, голубку, пусть ещё повоюет, понюхает пороха. А я его да толу за то время, пока из дома сбежал и до победы, столько понюхал, столько кровищи людской насмотрелся – даже сейчас усну и во сне вижу. Жена говорит: «Кровь – это хорошо во сне видеть, кто-то из родственников приедет». А я ей по морде готов дать. Нет, ты скажи, браток, не стерва, а? Ей бы посмотреть всё это, наверняка заикаться бы стала…

Вот так познакомился Михаил Степанович с Ерохиным, узнав в этот вечер, что бывший сын полка работает сегодня на самой мирной должности – директором мелькрупкомбината. Тогда, в застолье договорились они встретиться после праздников, и однажды, недели две спустя, Кузьмин заехал на комбинат. Директора он застал в кабинете, в пропылённом халате, с взъерошенными волосами. При виде Кузьмина Ерохин заулыбался, пригласил его сесть. Разговор шёл на первых порах пустой, никчёмный, простой трёп, да и заехал Михаил Степанович без всякой цели, «закрепить знакомство», как любил выражаться.

В его беспокойной мытарской деятельности лишнее знакомство никогда не помешает, это своего рода деньги про запас. И сейчас, когда у Кузьмина было свободное время, что ему стоило потратить полчаса на директора. Авось не пропадёт этот разговор, вдруг да понадобится в нужный момент Ерохин. И такой момент вскоре представился: Дунаев выдвинул перед Кузьминым задачу – во что бы то ни стало обрушить гречиху на крупу.

Вот тогда-то и вспомнил Кузьмин про нового дружка-фронтовика, покатил к нему, и они быстро договорились о предстоящем деле. Может быть, случайно, а может, и преднамеренно – теперь трудно вспомнить – Ерохин сказал о том, что в их городе любой комиссионный магазин гречневую крупу, что называется, с руками оторвёт, дефицит страшный, два рубля килограмм, и это тоже отложилось в памяти Кузьмина, словно легло в нужную ячейку. Как бы между прочим, он выяснил у Ерохина процент выхода крупы и дорогой провёл несложные подсчёты. Любопытная получилась математика: уменьшение выхода крупы даже на один процент давало большие выгоды.

Интересно всё-таки устроен человеческий мозг – как клещ впивается в какую-нибудь идею, держит её цепко, что паук муху. Сколько дней прошло с того разговора, а всё не мог Кузьмин с собой сладить – словно червоточина заимелась, зудит где-то внутри, как комар. Даже страх отступил.

В очередной приезд в Ефимов Кузьмин заглянул к Дмитрию Андреевичу (так звали Ерохина), покалякал о том, о сём, а потом спросил напрямую:

– Слышь, Дмитрий, ты мне, фронтовик фронтовику, как на духу скажи: могут твои девки такую справку написать, чтобы выход крупы уменьшить, а? Сам видел, какая гречиха нашего колхоза – плесенью тронута, влажноватая…

– А зачем? – удивлённо спросил Дмитрий Андреевич.

– Да я тебе объясняю, – снова завилял как заяц по степи Кузьмин, – гречка у нас некачественная, выход из неё никудышный…

– Хитришь, Михаил Степанович, петляешь… Что надо, говори прямо?

– Прямо так прямо. – Кузьмин почувствовал, что у него вспотел лоб. – Расскажу как есть. Я вот за последнее время сколько раз у тебя был, не считал? Наверное, раз пять. А в других местах? И что же? Работаю, можно сказать, впустую. Как в том анекдоте, пар в свисток уходит. Там трояк, там пятёрка, а кто компенсирует мои командировочные? Стыдно сказать, третий месяц домой копейки не приношу. Жена скоро, как кобеля приблудного, выгонит. И правильно сделает…

Врал Кузьмин, но, кажется, даже сам поверил в искренность своего вранья. Видел он, как мрачнеет Ерохин, и понимал, что тому страшно неприятен этот разговор, но он сдерживает себя, не перебивает, значит, ещё терпит. А ведь мог бы и сразу на дверь указать.

Дав выговориться гостю, Ерохин долго молчал, наверное, что-то прикидывал в голове, потом заговорил высоким встревоженным голосом: