Наследство

– Евгений Иванович, почему заключительный отчёт по урожайности не подписан? – спросил с ходу Егор, и Боброву всё стало ясно. Значит, доложила колхозный бухгалтер о неприятном разговоре, состоявшемся между ними. Евгений Иванович наотрез отказался подписать заключительный счёт, и свою правоту он попытался доказать бухгалтеру. Работники бухгалтерии включили в валовку хлеба и зерно, собранное на паровых полях, тех, которые засеяны против воли Боброва, а в результате этой несложной операции урожайность возросла на три центнера по колхозу, дутая урожайность. Тогда бухгалтер, кажется, всё поняла, скривила губы, но молча забрала отчёт. И вот теперь вызов к председателю…

Бобров постарался спокойно объяснить положение, говорил твёрдо и неторопливо, хотя в душе не верил, что вся эта «химия» делалась без согласия председателя. Но надо до конца выяснить ситуацию, и Бобров пристально, в упор глядел на Дунаева. Медленно, зоревой краской наливалось лицо Егора, потом стало багровым, как после бани, и он сорвался на крик, какой-то бабий, пронзительный:

– Значит, подсиживать меня вздумал, Бобров? Значит, нож в спину направляешь? За всё хорошее, да?

Евгений Иванович сцепил дрожащие руки. Кажется, никогда в жизни на него так не кричали, и этот пронзительный крик, как боксёрский удар, приковал к месту.

Надо было отдышаться, набраться силы, и Бобров ещё несколько минут молчал, слушал запальчивый крик Дунаева, а потом сказал через силу первые слова. Голос осел, как от родниковой воды, но твёрдые нотки он сохранил:

– Я не подсиживаю тебя, от тюрьмы спасаю.

– От какой тюрьмы? – Егор закатил глаза. – О чём толкуешь?

– Об элементарной уголовной ответственности за приписки.

– Хе, – ехидно улыбнулся Егор. – Ты поищи дураков в другом месте, нету приписок, нету! По учётным листам комбайнёров всё правильно проведено, не проверишь, а площади давно под зябь вспахали. Чем докажешь?

– Да мне и не надо доказывать, – Бобров опустил глаза, – не моё это дело…

– А коль не твоё дело, подписывай отчёт, – приказал Дунаев.

– А вот это меня даже под пистолетом не заставишь!

– Значит, не заставишь! А заявление на расчёт можно заставить написать?

– Надо?

– А ты как хотел? – Егор, красный, возбуждённый, забегал по кабинету. – Как мне работать, если агроном себя великим умником считает, палки в колёса на каждом шагу… Ты думаешь, ты один честный, а другие мошенники, у них душа не болит? Ещё как болит, нарывает, как чирий. Я тебе уже раз объяснял: «Не живи, как хочется, а живи, как бог велит». А наш бог, он такие загадки загадывает…

– Ты про кого говоришь, Егор Васильевич? – Евгений Иванович прищурился, и Егор от этого вопроса дёрнулся, руку взметнул вверх, указал пальцем в потолок.

– Там всё знают… Всё…

– И про твои приписки?

– Опять ты за своё… – Егор бег свой прекратил, подошёл поближе, сказал тихо, почти шёпотом: – В общем, я тебе всё сказал, Евгений Иванович. Терпение моё кончилось. Не желаешь работать – пиши заявление и катись к чёртовой матери.

– Если нужно заявление, то за ним дело не станет. Напишу. Только, Егор, имей в виду – всех не разгонишь. А разгонишь – с кем работать будешь? Сам ты, по-моему, в последнее время работать разучился, только руководишь.

Бобров ушёл в свой кабинет и на чистом листе начал писать заявление. Но буквы ложились на бумагу какие-то рваные, колючие, и он два листа смял и бросил в корзину. Надо было успокоиться, ещё раз всё осмыслить, и Евгений Иванович отбросил ручку.

Но чем больше Бобров размышлял, тем яснее становилось для него: напишет или не напишет он сейчас заявление – это не самое главное. Главное – нет пока у людей понимания тех проблем, которые его волнуют. И не только у Егора – с ним всё ясно! Другие цели преследует председатель. А вот те, кто рядом с ним работает, разве они задумываются? Да и Евгений Иванович тоже хорош, он, как Дон Кихот, с ветряными мельницами воюет один. Наверное, стоило всех колхозников подключить, их совесть разбудить…

И опять плавный ход этих мыслей как взрывом разметало: а что могут люди, если их мнения и не спрашивают? Тогда людское мнение ценно, когда им дорожат. Если бы так было…

Бобров взял ручку, написал заявление. Теперь он это сделал спокойно, с чувством необходимости, размышляя о том, что, видимо, и в самом деле плетью обуха не перешибёшь…

Он отнёс заявление Дунаеву и, не дожидаясь, пока Егор прочитает его, пошёл обратно. Он уже был у двери, когда Егор с хохотком своим обычным, довольным сказал:

– Ладно, сегодня и рассмотрим на заседании правления.

Надо бы остановиться, сказать что-нибудь резкое, но противный этот хохоток, кажется, все жилы в теле натянул, они, как струны, звучно запели, заскрипели ржавым тросом. «Чёрт с ним, – подумал Бобров, пусть наслаждается, а я и без правления проживу».

Он пришёл на квартиру необычно рано, и Серёжка, видимо вернувшийся недавно из школы, уставился на него недоумённо:

– Ты чего, папа?

Только сейчас он подумал, что, видимо, не надо посвящать Серёжку в свои переживания, и сказал как можно равнодушнее:

– Надо нам с тобой к переезду на новое жительство готовиться!