Наследство

Сама она не сомневалась, что значат эти слова: «Кто-то указал ему на вашего Сергея», — и картина происходящего нарисовалась ей точно. Все это значило, что те две, почти уже три, недели, пока она была здесь, ее сын, боясь как огня сумасшедшего дома, боясь просто так прийти сюда и навлечь одним видом на себя подозрения в сумасшествии, вынашивал фантастические идеи проникновения и после долгих трудов разработал план, который был, наверное, не лишен теоретической смелости, изящества, был построен на тонком понимании чужой психологии, но который тем не менее практически должен был обязательно разрушиться из-за того, что главный исполнитель не мог выдержать до конца свою роль — быть по-настоящему расчетливым, — брал близко к сердцу чужие отношения вокруг, ввязывался в них, кого-то защищал, кого-то ненавидел и кончал тем, что пробуждал всеобщее беспокойство, страхи и желание отделаться от него любой ценой.

Он был физик, теоретик, вероятно, очень способный, хотя Наталья Михайловна в этом ничего и не понимала. Но об этом говорили еще в школе, и уже на втором курсе института его заметили и взяли работать в одну огромную сверхсекретную Лабораторию, в которой он, судя по всему, также выделялся и был личностью весьма популярной, несмотря на то, что там для разработки секретной их проблемы собрали немало талантов. Наталье Михайловне не очень нравилось, что это секретная Лаборатория, что сын ее работает за колючей проволокой, но не нравилось не потому даже, что она догадывалась, что работают они над оружием. Об этом всерьез почему-то не думалось, да она и не знала точно, в чем там дело. Беглые размышления лишь оставляли в душе неприятный осадок, оттого что все равно нельзя было решить, хорошо это или нет, и она не считала себя вправе сказать сыну: «Это безнравственно. Как ты можешь заниматься этим? Ведь то, чем ты так увлечен, предназначено для убийства людей».

Иногда ей даже хотелось сказать ему нечто в таком роде, когда он слишком радовался какой-нибудь лабораторской удаче и, захлебываясь, толковал о ней с зашедшими к ним друзьями-сослуживцами. Наталья Михайловна с смутным испугом слушала их речи, в которых был исключен и тщательно обходился (из соображений секретности) главный объект, конечная цель, а мелькали только становившиеся постепенно знакомыми фамилии, имена, шифры тем и объектов или варианты решений, но тут же ловила себя на том, что с удовольствием наблюдает, как ровно и быстро пишут они строчки формул, как аккуратно делают численные выкладки: школа, привычка к тяжелому черному труду уже чувствовалась в них. Так, то пугаясь, то любуясь ими, сыном, который — она не сомневалась — говорил ярче их всех и работал лучше их всех, она не могла решиться вдруг заговорить об оружии, о бомбе, о гибели, — слова эти начинали казаться ей пошлыми, высокопарными, и оттого, что, осаживая себя, ей приходилось повторять себе другую пошлость — что, дескать, «так уж устроен мир», — она злилась и на себя, и на своего сына и спешила уйти под предлогом, что не хочет мешать им.

Таким образом, гораздо более все это — с секретностью и колючей проволокой — было ей неприятно потому, что она видела, как нравится это ее сыну, какого очарования исполнен для него режимный распорядок, эти шифры, «особый» отдел, военные мундиры, которые временами нашивали глубоко штатские евреи-академики, с каким рвением сын предается этой игре в солдатики и торжествует, воображая и себя солдатом. Он и был похож на солдата. Наталья Михайловна хорошо представляла себе, как, среднего роста, крепкий, квадратный, породой в отца, с горящими глазами (в Александре Матвеевиче была цыганская кровь), он не ходит, а стремительно носится по лабораторским коридорам, топоча, будто боевой слон, в башмаках сорок пятого размера, останавливается с кем-нибудь, развивая свои идеи, и в разговоре все время прыгает, не в силах сдержать кипящую в нем энергию. «Что ты все прыгаешь?» — укоряла его Наталья Михайловна, замечая, что собеседники его на улице, например, часто смущаются. «Чтоб быть в постоянной боевой готовности! — отвечал он. — Николай Николаич учит нас: „Вы — солдаты! Вы как должны?! Ружья наперевес! Где тот интеграл, который надо взять?!“» — и прыгал на месте, имитируя удар штыком, раз-два.