Наследство

Только прежде он был солдат чистого разума, чистой науки (учителя его были жрецами этой чистой науки, и все вместе они воевали против абстрактного мирового хаоса), теперь же вся Лаборатория разбилась для него на ряды враждующих групп, взаимно простреливаемых огневых точек, опорных пунктов. Он был обязан воевать уже не с хаосом самим по себе, а с людьми, его олицетворявшими, и поддерживать других людей, олицетворявших порядок, разум. Со всем своим пылом, говоря короче, он ввязался в институтскую Интригу. Остальной мир начал существовать, но и он тоже участвовал в Интриге, то выступая на стороне «Николая Николаевича» и «Александра Петровича», то изменяя тому и другому и выдвигая новые фигуры, внося новый элемент хаоса в едва начавшую налаживаться структуру.

Наталья Михайловна с ужасом смотрела, как добрый ее сын, горя возбуждением, но как всегда ровно и аккуратно, чертит план-схемы военных действий, строит временные диаграммы введения свежих сил, возможных измен и контрударов со стороны других Лабораторий (она уже знала, что это называется «применением кибернетических методов») или, безумно волнуясь, запинаясь от старания по-военному рубить ясно и твердо, тоненько кричит в телефон:

— 3-з-дравствуйте. Я Л-леторослев, я сотрудник с-с-ек-тора Лаборатории… Николай Николаевич п-поручил мне…

Слова «проникновение», «группа прорыва», «психическая атака» не сходили у него с языка.

Наталья Михайловна не сомневалась, чем это кончится: и кумир Николай Николаевич, и все его присные должны были возненавидеть своего добровольного помощника, которым еще недавно гордились. Молодая жена уже не могла спокойно смотреть на него. Беременная (она упустила время сделать аборт или все-таки не решилась), с выступившей вкруг глазниц пигментацией, страшная, она к концу срока, боясь выкидыша, вообще переехала к своим родителям да там и осталась. Счастливый отец прибежал туда раз, второй, на третий его не пустили. Пытаясь хихикать и дурачиться, он попрыгал на газоне под окнами (они жили на первом этаже), крича: «Ната, ку-ку-ку-ку, выгляни в окошко», — до тех пор, пока Ната, приоткрыв створку и высунув наружу голову с накрученным после ванны полотенцем, не заорала ему яростным шепотом (соседи уже выглядывали из других окон, и старухи, с детьми у подъезда, уставясь на него, поджимали губы): «Пошел отсюда на х…, м…ка!» — и в истерике что-то еще уже за закрытым окном, когда родители оттаскивали ее и задергивали штору. Он приехал к матери потрясенный, в лихорадке, то стараясь острить и тоненько смеяться, то начиная непослушными руками рисовать свои схемы и, к удивлению Натальи Михайловны, ухитряясь все так же ровно и толсто вырисовывать стрелки и кружочки. Из этого отрывочного бреда Наталья Михайловна и восстановила всю картину происшедшего, с отчаянием размышляя, что с годами эта процедура реставрации по кусочкам сыновьего бреда — того, «что было на самом деле», — становится все более обязательной и привычной.

Между тем в Лаборатории, точно, его кумиры, раздраженно кидая ему вослед «услужливого дурака», один за другим выставляли его. В это время умирал, изъеденный раком, многажды раз облученный, главный руководитель Лаборатории. Он еще приходил и сидел иногда у себя в кабинете, но дни его были сочтены, и Лаборатория готовилась к новой жизни и коренным перестройкам, неизбежным с явлением нового начальства. Улучив минуту, когда в коридорах никого не было, Леторослев скользнул в кабинет больного с пачкой вычислений и диаграмм в руках.

— Судьба проблемы в руках посредственности! — воскликнул он, подбегая к столу и становясь навытяжку.

Умудренный сложной жизнью и близкой смертью больной посоветовал ему на это уходить из Лаборатории немедленно, и сам звонил своим высоким министерским знакомым, рекомендуя им замечательного, подающего большие надежды математика, который наверняка поможет им решить задачи, возникающие в связи с внедрением кибернетики и вычислительной техники в народное хозяйство…