Наследство

— Мелик очень переживал. Очень переживал, я даже не совсем понимаю отчего. Почему ему обязательно нужно было поступить? Наверное, как всегда, напридумывал себе что-нибудь. Для него эта неудача оказалась вдруг непомерно большим ударом. Он сразу как-то выбился из колеи, занервничал, сразу изменился в отношении ко мне. Стал злым, все время обижался, так мелко ругал моих друзей, говорил: «Твои интеллигентные друзья, ну конечно, они ведь образованные, а я, видишь ли, чернорабочий». Он долго не мог никуда устроиться, без прописки не брали, потом все-таки взяли куда-то на стройку. Это было уже в начале сентября, вот-вот должна была вернуться мама. Мы договорились с ней, что если это будет получаться, она в письме нарисует цветочек. Может быть, известие подстегнуло его, он почувствовал, что мама будет против, я рассказывала ему о ней. Он попросил, чтобы я вышла за него замуж… — Она растерянно оглянулась по сторонам, точно Мелик и сейчас был перед нею. — …Но я не могла… — едва слышно вымолвила она. — Я скажу вам, что я даже хотела выйти за него. Я, быть может, далее любила его, любила по-настоящему. Я тогда решилась. Я считала, что спасу его, но я не могла забыть того, что он сделал… тогда… Нет, нет, я простила его. Могу ли я не простить?! Я даже написала маме…

Она на мгновение поникла. Вирхов заметил, что во всех этих словах есть некоторое противоречие, но, как и все время с нею, решил, что, вероятно, в конце концов так и надо, и это он сам чего-то не понимает.

— Да, я решилась, хотя мама и запретила мне делать это до ее приезда. Но в это время я и сама вдруг узнала, что он бывает у Ольги, я ведь познакомила их тогда, что он с ней… Ну, словом, все обыкновенно, очень обыкновенно. Мне было тогда плохо, очень плохо…

Она остановилась, ее лицо снова совсем помертвело, как будто ожили, наоборот, та обида, та жестокость, с которой люди обманывали ее. Но она не прятала слез, сидела рас-прямясь, гордо, глядя перед собой, поверх его головы.

— Ну что вы, что вы, Таня, — растерянно пробубнил Вирхов, не зная, правильно ли будет сейчас подсесть к ней, взять ее за руку, погладить. «Если бы плач был по другому поводу, тогда бы еще ничего», — подумал он.

Вдруг она счастливо улыбнулась сквозь слезы:

— Ничего, ничего, это «дар слезный». Этого не надо бояться. Это первый шаг. Ведь Тереза, Тереза Авильская иногда плакала целыми днями. Прямо заливалась слезами. Даже слепла от слез. Это ведь наши идеальные христиане только так считают: святая, ходила, увещевала, к королю являлась, организовывала. А она плакала, и еще как. Нашим, тому же Мелику теперь, это кажется унизительным, душевностью. А мы-то сами — люди, верно? Жалобные люди, и в нас есть все — аффектация, чувства, все, что осудит член Ефесской церкви. «Мы» и «не-мы», то есть Христовы и не-Христовы, узнаются как овцы, как сор для мира, и на этом стоят. Я очень хочу и прошу, — воодушевясь, с высохшими от жаркой речи глазами, сказала она. — Их прошу, это не в нашей власти, чтобы вы стали любить и тех, кто вам совсем не нравится. И любить не вообще, так тепло-хладно, а мучительно, чтоб и по-дурацки отдать себя на растерзание за них!

Последнего Вирхов опять не понял, что отнес опять на счет своего несовершенства, но тем сильнее ему хотелось сидеть вот так, напротив нее, и слушать, вбирая в себя ее жизнь и учась ее богословию. Незадолго перед тем он прочитал взятую у Мелика книгу о великом немецком мистике Мейстере Экхарте; в частности о том, что к мистическому служению, к окончательному выбору подвигла того женщина, сестра Катрей, которая и дальше почти всю жизнь как бы вела его, будучи в чем-то сильнее и мужественнее этого гениального человека. Теперь эта пара внезапно предстала ему как образец, аналогия его возможных отношений с Таней. «Да, да, это именно такой человек. Сестра Катрей», — сказал он себе. Он заколебался, сопоставляя себя с Мейсте-ром Экхартом и не находя в себе ни грана мистического дара. Собственная его жизнь, от которой мистик наверняка отшатнулся бы в ужасе, также не соответствовала аналогу. Вирхов подавил нехорошую усмешку.

— Ну ладно, Таня, — сказал он, предпочитая больше не думать об этом. — Не сердитесь, что я так влезаю во все это. Что было дальше с Меликом?