Наследство

— Нет, он просто безнадежно слабый человек. Мытарь, гедонист, человек, который заботится лишь о своих удовольствиях. Раньше это были девочки, теперь он стар для этого, хотя они все равно появляются. Он запутался, безнадежно запутался. Он весь в долгах. Недавно приходили судебные исполнители описывать имущество. Только здесь нечего описывать. Одно издательство подало на него в суд. Он заключает с ними договоры и не исполняет их, а деньги — тратит. Мама так переживала, была просто в отчаянии, он обещал ей, что этого больше не случится. Но это бесполезно, он слишком слабый, привыкший к своему образу жизни, да и старый уже человек… Я боюсь, что нашего с вами друга, — внезапно она сделала быструю озорную гримаску, — ожидает в недалеком будущем то же самое. — (Вирхов понял, что она имеет в виду Льва Владимировича.) — Они оба так беспринципны, так хорошо ладили друг с другом, что я не убеждена, не было ли у них среди этих девушек и общих. — (Вирхов опять поразился ее прямоте.) — Конечно, Лев Владимирович, как я теперь понимаю, был заинтересован в Михаиле Михайловиче. Это была для него ступенька, он попадал тем самым в определенный литературный круг. И женитьба на мне была ступенькой, не говоря уже о том, что я учила его работать, учила, как школьника, буква за буквой, выправляла ему все его переводы, статьи. Но с Михаилом Михайловичем, я убеждена у них были общими не только литературные интересы! Я столько раз видела, как они договариваются о чем-то за моей спиной. У них были какие-то общие шуточки, словечки, какие-то общие дела, они куда-то отправлялись вместе. Этот комплот слабых людей всегда ужасен!

Она замерла на секунду, тревожно и напряженно держа шею.

Воспользовавшись этой паузой и видя, что на самом деле, пожалуй, отчим ее не вовсе дракон, Вирхов попробовал успокоить ее, сказав, как и прошлый раз, что она, наверное, принимает это слишком близко к сердцу.

— Они действительно просто слабые люди, нужно сочувствовать, жалеть их, а что ж так расстраиваться, — сказал он, ощутив фальшивость своего тона.

— Это значит становиться на одну доску с ними, отвечать им тем же!

— Но, мне кажется, он сам был испуган не меньше вашего, — не утерпел и возразил Вирхов, показывая, однако, всем своим видом, что шутит.

— Михаил Михайлович был испуган?! — возмутилась она. — Но это значит только, что он пожалуется маме и мама устроит мне новый скандал. Прежде он не позволял себе хотя бы этого, теперь для него не существует уже ничего… Боже мой, — сказала она, прижимая руки к вискам, — я помню, как у меня была температура сорок, я лежала на диване в большой комнате, а он сидел на моей постели и звонил по телефону, занимал деньги. А потом, когда я получила деньги за перевод, большие деньги, он брал их у меня, так что я в конце концов просто написала на него доверенность в сберкассу, чтобы он сам, помимо меня, мог брать сколько хочет. Вот тогда у нас были с ним замечательные отношения. У этих людей привычка рассматривать других только как средство, как ступеньку или помеху к чему-то. Мне везет на таких с самого детства. Мои друзья и знакомые почти всегда смотрели на меня только так: я или помогала им, или начинала мешать, тогда они меня бросали. Лев Владимирович и Михаил Михайлович — это последние. Только теперь, слава богу, это кончилось. — Она замолчала, вспоминая остальных.

Услыша про детство, Вирхов обрадовался, что она сама заговорила об этом, потому что до этого не знал, как лучше спросить.

— Таня… — начал он, запинаясь, — вот вы сказали, что это у вас с детства. А почему это так? Что-нибудь было еще в детстве? — спросил он насколько мог сочувственно.

Вспыхнув, но не от гнева (сказав, он испугался было, что она рассердится), а словно бы от какого-то тайного торжества, она твердо ответила: да. Ласково глядя на нее, он ожидал дальнейшего.

Она вдруг разволновалась, ей почти стало плохо с сердцем, лицо ее помертвело. Не стесняясь Вирхова, она чуть приоткрыла на груди халат, сунув туда руку, чтобы прижать сердце. С легким стоном она наконец задышала ровнее.

— Да, в детстве, в отрочестве, правильнее сказать, — сразу же заговорила она, давая понять, что приступ — случайность, на которую не нужно обращать внимания, — были разные события. Они выбили меня из колеи. До этого я, по-моему, была доверчивей и радостней. Я вам как-нибудь потом расскажу об этом. Но тогда я еще мало понимала. По-настоящему я поняла и оценила все позже, уже в юности, когда люди, которым я верила, оказались недостойны. Вам кто-нибудь не рассказывал об этом? — неожиданно спросила она так, точно заранее была в этом уверена и заранее презирала тех, кто наболтал ему, сам ничего толком не зная.

Вирхов чистосердечно сказал, что нет, попытавшись прямо посмотреть ей в глаза.