Наследство

Толпа по-прежнему кукарекала и свистела, но и пел уже не один Григорий. Ему подтягивала Ольга, старческая чета около них; кто-то беззвучно открывал рот. Сбоку заливался от души румяный, лишенный слуха и голоса студент с портфелем. Худосочный дружок, смущенный таким его поведением и подозревая, что тот сильно пьян, пытался увести его.

— Ты пойми, ты пойми, — шлепая толстыми губами и дыша метра на полтора дешевым портвейном, говорил румяный парень и обнимал дружка, чтоб похристосоваться с ним, — меня же мамка приучала! Понимаешь? Родная мать! Христос воскре-е-есе из ме-е-ерт-вых, сме-е-ертию-ю-ю… Родная мать, вот! У меня это вот где сидит!

Следуя его примеру, мужик, который помог подняться ушибленной девице, предлагал ей теперь похристосоваться и лапал за плечи.

— Не туда смотришь! — обернулась к Вирхову Ольга. — Вон, туда смотри! Видишь, кто это?! Вон, вон, на паперти!..

Вирхов вгляделся: сомнений быть не могло: как обычно, провоцирующе пугливо озираясь на людей за оградой, молитвенно сцепив руки со свечечкой пред грудью, по широкому церковному крыльцу проходила Таня.

— Да, это она! Она! — неизвестно почему торжествовал Григорий — Я вижу ее, вижу! Вот молодец, а?! Гово'рили же, что у нее было подряд т'ри се'рдечных п'рипадка?!

— Три припадка, да только не сердечных! — отрезала Ольга.

Последний из крестного хода скрылся в дверях. Колокольный звон оборвался. Толпа стала рассеиваться. Мимо важно прошествовал к машинам в переулке тот самый солидный господин с тростью, а под локоток его вел не кто иной, как Осмолов, отец Лизы, детской писательницы. Вирхов догнал их, осведомился о Лизе.

— Льиза уже выздоровельа, — заученно осклабился Осмолов. — Она вспоминальа вас. Она сейчас там, в церкви. Она сдельальась нынче рельигиозна. Польагаю, под вльиянием этой мильой старушки графини. Она тоже, сльава Богу, вы-звольена из кльиники. Они сейчас обе там…

— Ольга, ты знаешь, что Наталья Михайловна выписалась?! — спросил Вирхов, возвратясь к своим. — Она сейчас тоже здесь!

— Да… Я знаю… — наморщила лоб Ольга. — А разве вы знакомы?…Ах да, я совсем забыла! Ты ведь… тоже…

— Давайте подождем немного, — предложил Григорий. — Ско'ро все 'разойдутся, и можно будет войти!

Площадь быстро пустела. Из церкви также выходили теперь люди, не вынесшие духоты или рассудившие, что с них достаточно. Калитку отперли. Дружинники покинули ограду.

Ольга, Григорий и Вирхов осторожно, все еще боясь, что их задержат, приблизились к храму, вошли и затоптались в притворе у порога, остановленные не столько людскою стеною, сколько силою нестерпимого встречного золотого сияния. В воздухе, трансмутировавшем до некоего неведомого, излучающего жар, острого на вкус кристалла, звучали, будто высвечиваясь на его внутренних гранях, слова:

Ныне вся исполнишася света, Небо же, и земля, и преисподняя: да празднует убо вся тварь восстание Христово, в нем же утверждается-я…

На солее в парчовых облачениях служили трое священников. Первый — благостный, покруглее, Меликов приятель отец Алексей; второй — худой, черный, обросший не бородой, а щетиной, — напоминал чем-то самого Мелика: у того был бы такой же вид, если б он недели две не побрился. Третий был отец Владимир, переведенный сюда лишь недавно.

Заглядевшись на его вдохновенное, сейчас подлинно царское лицо, Вирхов вздрогнул, когда вдруг в согласном дыхании всего храма раздалось:

Воистину воскресе!!! — и вслед за другими, угадывая почти незнакомые ему слова, стараясь не нарушить общего строя и лада, запел, чувствуя, как от этого в сердце растет прежде так и не давшаяся, настоящая, глубокая радость.

Народ чуть расступился, освобождая дорогу молодому человеку, относившему на место в боковой придел хоругвь. Григорий вторгся в образовавшуюся разреженность, Ольга и Вирхов за ним. Сзади поднапер тот самый здоровяк студент, которого «приучала мамка»; худосочному дружку не удалось остудить его пыла. Все вместе они продвинулись в левый неф, тут их оторвало друг от друга. Григория увлекло дальше, Ольгу притерло к четырехгранной колонне, и Вирхов, вступив по пути к ней в скрытое противоборство с прилично одетым и хорошо постриженным, крепко стоявшим на ногах гражданином, сообразил спустя время, что это Медиков начальник Петровский.

— Ах, это вы?! — зашептал, устыдясь, Петровский. — Извините меня. Христос воскрес! Воистину воскрес, да, да! Ах, вы говорите, и Оля здесь?! Как приятно, что все мы здесь! В такой день! Как приятно, что тревоги наши благополучно разрешились!

— ?!!

— Тревоги были напрасны! Как приятно! Как замечательно! — повторил тот ему в самое ухо. — Медик-то тут!!!

— Да?!!

— Да! Да! Ошибки быть не могло! Я все-таки работаю с ним три года!.. Вы меня обижаете! Он там, на клиросе, слева!

— Точно?!

— Абсолютно точно! Абсолютно!

— Не вижу… А что он сказал, где он был все эти дни?

— Я с ним не говорил, я увидел его уже в спину, когда он проходил туда. Тогда было меньше народу. Я хотел подойти, но уже не смог. Я подумал, что он в алтаре, и… не осмелился…

— А где же он, я не вижу!..