Наследство

Хазин старался смотреть на Целлариуса как бы угрожающе, но выпустил его и был растерян:

— Я вижу, ты знаешь свое место… Я вижу… Но я думал иначе. — Он обернулся за помощью к Мелику и Вирхо-ву. — Я думал так: ты лезешь наверх, продираешься, лижешь кому-то задницу. Но у тебя есть совесть и ты знаешь, что ты сука… и хочешь искупить это. То есть я думал, что он так думает о себе. Поэтому он и держал нас у себя на работе. А что же теперь? — Он снова обернулся к Целлариусу. — Ты понимаешь, б…, что я идеолог русского демократического движения, или нет?! — вдруг взревел он, снова хватая его за грудки. — Ты понимаешь, что я за вас всех кладу голову?!

— Иди ты на х… — сказал тот без особой злобы, лишь с некоторым раздражением, брезгливо разжал один за другим его пальцы и, оправляя рубашку, отошел, бурча: — Двести миллионов хочет осчастливить, г…о. А одному человеку можно за это на голову…

Хазин, тяжело понурясь, ссутулясь, побрел прочь, устало опустился на кушетку, лег и тут же уснул.

Двое юношей, неодобрительно посматривая на разметавшегося по кушетке Хазина, подошли к Мелику. Первый был изящный, в потертом, правда, костюме, но с жилетом (несмотря на духоту, он не разделся). Вирхов еще за столом обратил внимание, как тот старался ни в коем случае не уронить себя среди превратностей всеобщего разгула. Другой, с реденькой бороденкой, сидел прежде около Муры.

— Валерий Александрович, — тщательно, с оттенком почтительности произнося слова, сказал первый, — я сейчас ухожу, мне пора. Все остается так, как мы договорились?

Очень хорошо. Тогда, значит, завтра мы ждем вас ровно в четверть второго, где обычно.

— Не рано ли? — усомнился Мелик.

— Нет, я разговаривал с ним сегодня. Он просил приехать пораньше.

— Тогда так и сделаем, — сказал Мелик. — Ну, до свиданья. Храни вас Бог.

Он притянул к себе молодого человека и поцеловал его; потом подставил щеку второму. Они поцеловались, но тот сказал, что еще остается. Посмеялись.

Молодые люди удалились. Вирхов поинтересовался:

— Что это они тебя так, по имени-отчеству?

— Все-таки возраст, — улыбнулся Мелик, — дистанция. Они же молодые еще, года по двадцать три. Но замечательные ребята. С ними можно делать дела. Особенно тот. И меня уважают. Видишь, хоть я своего имени не люблю, а приходится терпеть.

Они постояли, раздумывая, что им делать дальше, затем Мелик спросил, не хочет ли Вирхов завтра поехать с ними.

— К отцу Владимиру? — догадался Вирхов. Мелик кивнул:

— Я знаю, что ты вчера договаривался с Ольгой ехать в Покровское, но я думаю, тебе стоит вначале съездить сюда. Пора тебя с ним познакомить. Здешние-то не ездят, он для них, видишь ли, слишком буржуазен. Но ты их не слушай. Он большое дело делает. Огромное. Таких людей, может, один-два на всю Церковь. Вообще один. Вы понравитесь друг другу, я уверен. Кроме того, завтра будет, вероятно, и еще кое-что интересное. Уйдешь пораньше, доберешься оттуда, дойдешь до станции. Это ведь по той же дороге. Может, вместе поедем. В Покровском, конечно, сейчас хорошо, весна начинается…

— Дело в том, — менее решительно, чем ему хотелось бы, начал Вирхов, — что я хотел взять с собой Таню.

Мелик внимательно взглянул на него:

— Туда, в Покровское? И она согласилась?

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Бери, конечно, — твердо после паузы сказал он. — Они ведь с отцом хорошо знакомы. А оттуда поедете в Покровское. Может, вместе поедем. Бери. Она не помешает. В крайнем случае, если о чем нужно будет договориться, выйдем во двор.

VIII ОРГАНИЗАЦИЯ

Вечером у Анны снова были гости. Анна была очень возбуждена и держала себя напряженно, но и сборище на этот раз было, видно, необычное.

Среди сидевших за столом выделялся неприятным жестким лицом, с нечистым порочным лбом, некий бывший капитан в поношенном френче. Капитана держали тут за главного, а Анна даже заискивала перед ним, этим плебеем, позволявшим себе говорить: «Ничего, ничего, мадам нам сей час принесет. Мадам, принесите-ка нам чайку. А как насчет винца, у вас нет, что ли?» Анна, заливисто смеясь, бежала на кухню готовить чай и по пути, положив сзади капитану руку на плечо, склонялась к его уху и шептала, вероятно, что, дескать, на всех не хватит. Он же, ежась от щекотки, отвечал: «А всем и не нужно».

Наталья Михайловна взглянула на Анниного немца, но он как всегда был самодовольно-непроницаем, лишь крошечные глаза его поблескивали из-под очков.