Наследство

— Боже мой! — пронзительно закричала она. — Боже мой, это вы, это вы говорите мне о помощи?! Несчастный, несчастный, — сказала она уже тише, жалостливо и ласково глядя на него. (Он был разозлен.) — Разве вы можете мне помочь? Разве это вы должны мне помогать? Это я могу помочь вам, я! Понимаете?! Но не думайте, что я буду уговаривать вас вернуться ко мне, не пугайтесь, — она заметила какое-то его движение. — Вам нужно вернуться не ко мне… Вам нужно вернуться в Россию!..

Она выждала паузу. Муравьев рассмеялся. Тогда, схватив его за руку, вся в невероятном волнении, она поспешно и таинственно зашептала ему, что он должен уехать, должен вернуться, смирить себя и что она поможет ему, если он хочет, — к ней хорошо относятся в консульстве. «Вас простят, вас простят», — вдруг стала повторять она. Это взбесило его окончательно.

— Ну хватит. Все это вздор, — резко сказал он. — Я бы на твоем месте все-таки подумал о том, как получше устроиться здесь. Не обманывайся, тебя не пустят.

— Меня? — воскликнула она. — Меня не пустят? А это что, смотрите!

Она распахнула сумочку и замахала перед его носом гербовыми бумагами.

XII ДОМ В ПОКРОВСКОМ

В электричке было много народу. Вирхов и Мелик стояли в тамбуре, тесно прижатые друг к другу, но разговаривать было неудобно, и они молчали.

Приехали, когда на улице совсем стемнело. Они вышли на заасфальтированную, слабо освещенную площадь, заставленную пустыми автобусами. Пройдя дворами, — это была городская часть поселка, с многоквартирными кирпичными домами и недавно выстроенными стеклянными магазинами, — они долго шли по шоссе вдоль линии, затем пересекли ее; по узенькой тропинке, не сразу отыскав, выбрались на дорогу к первому ряду дач и свернули в темный проулок.

Вирхов возлагал на сегодняшний вечер какие-то надежды. Теперь, когда это не состоялось, он не ждал от поездки ничего хорошего, хотя обычно ездил сюда с удовольствием — за наблюдениями, внимательно слушая, стараясь запомнить логику споров и выражения и мысленно возводя всех присутствующих в герои того самого, давно задуманного, но все никак не получавшегося романа.

Мелик тоже был чем-то раздосадован. Вирхов подозревал: тем, что снова не сдержался. В присутствии этого священника, явно желавшего найти для себя и для других во всем идеальную линию равновесия, не следовало столь резко говорить об атеизме; в конце концов это могло повредить Мелику в глазах того круга, куда он так стремился попасть.

Наконец Мелик устал молчать.

— Почему этот интеллектуализм так привлекателен для людей? — спросил он, как бы продолжая разговор с самим собой.

— Ты о чем?

— Да вот о том, что этот тип, Гри-Гри, — почему-то презрительно обозвал его Мелик, — сразу растаял. Беллармин, Беллармин… Черт знает что такое! Ну скажи честно, разве то, о чем спрашивали мы, не заслуживало большего внимания?

— Вообще-то он отвечал достаточно серьезно, — возразил Вирхов, пытаясь наружно сохранить объективность, тогда как на самом деле ему понравилось, что Мелик так ловко наименовал того. Он вспомнил, что Таня поехала домой с этим непонятным человеком, и внезапно вспыхнувший в том интерес к ней и ее знаниям стал казаться ему достаточно странен. — Но это, конечно, привлекает в хорошенькой женщине, — сказал он.

— Ну нет, — Мелик покачал головой. — Этого мне не хотелось бы думать. Иначе в данном случае все рушится. Хо тя и так-то все довольно глупо… В сущности, должно было быть по-другому. А получилась одна болтовня, и ни слова о деле. Что за безобразие! «Социализм, у нас тоже есть теневые стороны»!

— Да, они все социалисты… Это ведь не в первый раз такие споры с иностранцами… Скажи, а он точно?..

Мелик резко остановился и взглянул на него:

— А почему ты спросил?

— Как-то не похоже. Все эти речи, социализм, смерть Бога, Таня… Это что-то странное. Я, по совести сказать, представлял их себе не такими.

— Нет, это точно. Это он, думаю, специально. Они, знаешь ведь, ловят, присматриваются. У них своя политика, своя стратегия… А тебе показалось, что он говорил о смерти Бога не в символическом смысле?

— Мне? Я даже не знаю. Я так и не понял.

— Да… — протянул Мелик. — Кто знает, конечно…

— А откуда он вообще там взялся?