Наследство

…Генри с тревогой присматривался к принцессе: как еще воспримет фермерский быт, как отреагирует на матушку — а Адель могла заговорить кого угодно! Но вроде бы девушку ничто не смущало, а с Аделью они живо нашли общий язык. Вернее, как показалось Генри, принцесса вовсе не слушала, что несет мамаша, только кивала в нужных местах, и этого было вполне довольно. Правда, пришлось подождать, пока Адель выпустит свою жертву во двор…

— Ты как? — спросил он участливо. — Мамаша кого угодно заговорит!

— Она очень мила, — серьезно ответила девушка. — И сильно беспокоится о тебе. Я ничего не сказала ей, не беспокойся.

— Да я и не беспокоюсь, они привыкшие… — буркнул Генри. — Пойдем, я тебя с остальными познакомлю!

И он потащил ее по обширному подворью: там были Эрик, Свен-младший, Диран, прочие, прочие, прочие…

— А это вроде бы Анита, хотя я могу и перепутать, — сказал он, глядя на копошащегося в песочнице ребенка лет трех от роду. Малолеток тут было предостаточно. — Ну, точно Анита! Ее родинки! Дочка моей младшей сводной сестры, — пояснил Генри.

Малышка посмотрела на незнакомцев и улыбнулась во весь рот, после чего вернулась к прерванному занятию: она расковыривала погремушку, пытаясь разобраться в ее устройстве. Такие игрушки здесь делали из обычного сушеного гусиного горла, насыпав внутрь горошин…

— Ты что?.. — поразился Генри, когда Мария-Антония выхватила у ребенка эту погремушку и зашвырнула подальше, несмотря на отчаянный рев. Правда, плакать малышка почти сразу же перестала, отлично зная, что никто на обиженный крик не явится, а нашла себе новое занятие — стала чертить борозды в песке.

— Нельзя, — проговорила девушка сведенными от непонятного чувства губами, — нельзя давать такие игрушки ребенку, который может их разобрать. Там горошины внутри, подавится — и всё… и конец…

И такое было у нее выражение лица, так застыли серо-голубые льдистые глаза, подернувшись влагой, что Генри вдруг понял, понял и застыл в растерянности, не зная, что сказать.

— Тони, — вымолвил он, наконец, — Тони… Так ты… у тебя…

— Да, Генри, — сказала она спокойно, глядя в землю. — Я достаточно долго была замужем, чтобы родить ребенка. Сына. Наследника. Он умер, Генри.

— А…

— Очень просто, Генри. Такие погремушки делали и у нас. И няньки не оказалось рядом — ее подкупили, я думаю, — лицо Марии-Антонии было мертвее мертвого, — и никого другого. Я тогда была на стенах, мы ждали очередной атаки… А мой сын задохнулся, и я до сих пор думаю, что смерть его не была случайной… И слава всем богам, что Филипп не узнал…

«Жером, — вспомнил Генри. — Брат ее мужа.»

— Думаешь, такое можно подстроить?

— Да, — бросила она. — Это несложно. Маги могли бы проверить, но к тому времени все маги в замке служили не мне. Они сказали — несчастный случай. Нянька плакала и клялась, что оставила ребенка на несколько минут, заняв погремушкой…

— Что ты с ней сделала? — спросил зачем-то Генри.

— Я приказала четвертовать ее, — безразлично ответила Мария-Антония. — Это еще было в моей власти, да мне и не стали бы препятствовать. Я знаю, что ты скажешь: она была простая женщина, которой заплатили или пригрозили… Но ответь мне, Генри: ты бы отправил на верную смерть сына своего сюзерена за пригоршню золотых? Не юношу, способного отбиться от наемных убийц, не мальчика, способного убежать и спрятаться, а ребенка двух лет от роду? Ты смог бы?..

— Нет, — коротко сказал он. — Я не смог бы. А женщине, которая сумела… Собаке собачья смерть, хотя псы куда благороднее людей! Значит, это твой деверь избавился от наследника, так?

— Скорее всего. Но у меня не было доказательств.

— И ты бежала к отцу…

— Мне более ничего не оставалось. И сражаться больше было не за что. И не для кого.

— Теперь понятно, — Генри сглотнул. Господи святый, все его архангелы и прочие! Ей же только двадцать лет, а она успела потерять мужа и сына! И неважно, что его самого мать родила в шестнадцать, а в восемнадцать лишилась следующего ребенка, у нее ведь не было тогда на руках целой армии, замка со всеми обитателями, не было подступающего к стенам неприятеля, не было деверя, мечтающего заполучить наследство! — Тони…

— Я свыклась с этим, Генри. У меня был год на это. И еще четыреста с лишком лет.

— Тони… — какие у нее хрупкие косточки, какая она сама… тонкая, но будто стальная! — Я же не знал! Я бы не стал!..

— А разве я виню тебя? — спросила она, не отстраняясь. — Откуда ты мог знать…

…-И как прикажешь вам стелить? — спросила мать, поглядывая искоса. — Вместе или отдельно?

— Вместе, — сказал Генри спокойно. — Только мне — на полу. Не смотри так, велено быть при ней неотлучно, а как иначе?

Эрик хмыкнул в кулак, получил подзатыльник от матери и умолк.

— Я сам разберусь, — сказал Генри устало. — Ты там положила, что надо? Ну так я постелю, да и она не безрукая. Спокойной ночи.

Семейство проводило его недоуменным молчанием. Они непременно перемоют ему косточки, стоит только закрыться двери, но пока… Пока можно пойти наверх, бросить тюфяк в ногах кровати Марии-Антонии — вот уж точно, верный пёс! — и уснуть, наконец…