Наследство

— Ты со мной или… — встретила его принцесса. Матушка обрядила ее в ночную рубашку с рюшками, из своего приданого, видимо, слишком уж старомодный крой — нелепее не придумать, но Мария-Антония и в этом тряпье была хороша так, что дух захватывало. — Генри?

— Я на полу, — сказал он сквозь зубы. — Ничего личного, семейные традиции!

И уснул тут же, давала о себе знать многодневная усталость, а тут, в родном доме, под защитой… расслабился, чтоб ему провалиться!

— Тони? — Генри проснулся с рассветом, сел на полу. — Тони?..

Он уже чувствовал — можно было даже не заглядывать на кровать: Мария-Антония спит непробудным сном. Генри сам затруднился бы сказать, как отличает его от любого другого, но — отличал. Это снова был волшебный сон, и…

Бусины, вспомнил вдруг он. Они появились после визита к шаману, и пропадали… да, пропадали именно тогда, когда принцессе грозило заснуть навсегда! И последняя исчезла в Монто-Лее, он же сам видел, и ремешок порвался!

Значит, все. Значит, колдовство шамана не работает больше, и девушка будет спать вечно, и ферма зарастет черными шипастыми ветвями…

Генри встряхнул головой. Да, это так! Но ее же можно пробудить! Можно, пусть даже вернется та, сказочная принцесса, из нее можно выколотить настоящую Марию-Антонию!.. Она просила не делать этого, никогда не делать, но… Что за блажь? Заклятие? Такое старое — оно давно дало сбой, стоит лишь вспомнить эти черные ветви! И черт бы с ними, главное…

Генри, склонившись над девушкой, коснулся губами ее губ. Не просто притронулся, как прежде, изображая поцелуй влюбленного принца, по-настоящему коснулся, каждой клеточкой своей ощущая это прикосновение и не желая прерывать его… лишь бы только ответила зачарованная принцесса, лишь бы это было не зря!..

Серо-голубые глаза распахнулись, и это был взгляд Марии-Антонии, именно ее, не подделки, не подменыша.

— Генри… — горестно выдохнула она, и яркий лед подернулся талой водой, будто она сразу поняла, в чем дело, но почему-то не обрадовалась этому. — Ну зачем же ты это сделал, Генри? Теперь ты…

Он не дал ей договорить, просто закрыл рот очередным поцелуем — и плевать, что она принцесса, а он простолюдин, так уж вышло! Монтроз готов был остановиться по первому ее знаку, но Мария-Антония не противилась, наоборот, тянулась к нему, и всё было именно так, как он представлял… Принцесса — не девица, опытная женщина, давно не знавшая мужчины, — знала, что делала, он тоже знал, и добротная родительская кровать, сосланная за невыносимый скрип в гостевую комнату, треснула, чтобы ее черти взяли!..

— Я не пойду вниз, — сказал Генри, не отрывая головы от подушки.

— Пойдешь.

— Ни за что. Мы весь дом перебудили.

— И что с того? — Мария-Антония села, приглаживая растрепавшиеся волосы. — Здесь встают с рассветом, я уже поняла. Четвертью часа раньше, четвертью часа позже…

— Ты не знаешь мою матушку, — пробормотал Генри, хотя на самом деле вовсе не опасался Адели.

Просто не хотелось выбираться из постели и выпускать из рук принцессу — обманчиво хрупкую, но несгибаемо твердую. Хотелось снова и снова касаться ее и думать еще — руки ведь все в мозолях, ей ведь это неприятно! — и дышать ее запахом, запахом прерии и еще чего-то, чего он не чувствовал раньше… Безумие какое-то, мало ли он знал женщин, самых разных? А вот поди ж ты, будто приворожила!.. И не думается о грядущем дне, потому что тогда становится слишком больно, аж дыхание перехватывает, давит на грудь, он ведь знает, очень хорошо знает, во что выливается такое вот… госпожа и телохранитель, известный сюжет, что уж теперь. Только…

— Перестань, Генри Монтроз, — сказала принцесса, провела ладонью по его спине, так что мурашки побежали.

— О чем ты?

— О том, что нет смысла казниться. Ты взрослый мужчина, я взрослая женщина, так и что же теперь?

— Тебе есть двадцать один? — серьезно спросил он, повернув голову.

— Еще нет. Если не считать тех четырехсот с лишком лет, конечно, — так же серьезно ответила девушка. — Почему ты спрашиваешь?

— Так по нашим законам совершеннолетие наступает в двадцать один, — Генри сдавленно фыркнул и снова уткнулся лицом в подушку. — Меня так и посадить могут, если ты заявишь…

— Я не стану заявлять, — принцесса была сама серьезность. — Разве я противилась?

— А неважно. Несовершеннолетняя, вот и всё. — Генри прятал за дурацкими репликами обеспокоенность и… да что греха таить, и боль тоже.

Кто бы сказал еще вчера, что может быть еще больнее, Монтроз высмеял бы его. Но одно дело — тосковать по недосягаемому, не изведав его, а совсем другое — коснуться и тут же потерять. Навсегда потерять — это он знал прекрасно. Потому что… Потому что эта девушка — не про его честь, и то, что сейчас… сегодня…

Случайность.

— Генри Монтроз, — произнесла Мария-Антония холодно и довольно сердито. — Я вполне могу решить, что ты хам и мерзавец, если ты немедленно не повернешься ко мне лицом.

— Чего?.. — вскинулся он, натолкнулся на льдистый взгляд и невольно вжался спиной в подушки.