Наследство

Это всё Генри, усмехнулась Мария-Антония. Это он невольно наталкивает ее на мысли о прошлом. Что же поделать, если он так походит на людей из отряда Филиппа, от юнцов до убеленных сединами ветеранов? Филипп не любил придворных хлыщей, в его порубежной крепости не бывало пышных приемов и празднеств, жили просто и строго, бедно даже: деньги предпочитали тратить на укрепление замка, на припасы и обучение воинов, нежели на пустые увеселения. Её это вполне устраивало: дома было всё то же, слегка лишь замаскированное блеском драгоценностей — положение обязывало…

— Вот и всё, — сказал вдруг Генри. Перехватил ее недоуменный взгляд и пояснил: — Гроза прошла.

И впрямь, тяжелые тучи, недовольно погромыхивая, уходили на запад, в воздухе остро и свежо пахло мокрой травой, еще чем-то, чем всегда пахнет после грозы, а в отмытом от жаркой пыли темно-синем небе раскинулась огромная радуга — Мария-Антония никогда не видела таких ослепительно-ярких небесных мостов, как называли их кое-где.

— Ого, — произнес Монтроз и тронул ее за плечо, показывая вверх.

Она подняла голову и распахнула глаза в полном изумлении: ей доводилось видеть двойные и даже тройные радуги, но такого переплетения Мария-Антония даже представить не могла. Далеко-далеко вглубь прерии уходила будто бы бесконечная анфилада залов, обозначенных гигантскими радугами от края до края равнины, а выше них, в рассеивающихся облачных замках, трепетали и менялись местами радуги поменьше, не такие яркие, почти прозрачные…

— Изумительно… — прошептала девушка.

— Ага, — неопределенно ответил Генри и почему-то нахмурился. — Не к добру это.

— Что же дурного в радугах? — удивилась Мария-Антония. — Правда, такое странное явление…

— Да оно тут обычное, — отмахнулся Монтроз. — Такие «коридоры» я всякую весну вижу, но именно что весну, а уже почти лето. Правда, и грозе такой сейчас идти не полагалось, а прошла же… Может, и обойдется.

— А что, такие радуги предвещают что-то скверное? — спросила она.

— Да не то чтобы… — ответил мужчина, почесав в затылке. — Просто, понимаешь, это же Территории. Тут странного много, но всякой странности своё место и время, а когда она в неположенный срок появляется или не там, где должна, волей-неволей задумаешься, к чему бы это!

— И к чему же, по твоему мнению? — принцесса намерена была узнать как можно больше.

— А пёс его знает, — пожал плечами Генри. — Весна в этом году ранняя была, лето тоже вот уже, считай, наступило… Может, так и должно быть. Доберемся до моих, спрошу, они лучше знают. А теперь поехали-ка, пока прохладно! До вечера еще сколько наверстаем!

И в самом деле, после грозы прерия преобразилась, будто отмытая дочиста, воздух сделался прозрачным, и каждая травинка в каплях дождя видна была, словно под сильнейшим зрительным стеклом. Взялись откуда-то бабочки, которых Мария-Антония здесь еще не видела, над самой травой скользили неизвестные птицы, небольшие, острокрылые, — охотились, должно быть, на насекомую мелочь. От запахов кружилась голова (или не от запахов, а от содержимого фляжки Генри, хотя много ли она выпила?), чистый ветер овевал лицо, а ехать нужно было по коридору из радуг… Они держались очень долго, не как обычные радуги, и оборачиваясь, Мария-Антония еще могла какое-то время видеть их позади. Но и они постепенно таяли одна за одной, и к сумеркам ни одной не осталось. Взошла зато луна, молочно-серебристая на этот раз, тоже словно бы умытая, и все ее призрачные сестры сегодня не баловали разноцветьем, сияли сдержанной белизной, а звезды не сверкали остро и безжалостно, смотрели сверху вниз мягко и будто бы устало…

— Очень здорово, — сказал Генри поутру, осматривая место стоянки. — Ну просто-таки замечательно. Скажи, Тони, ты готова каждое утро прорубаться на свободу? Я тебе и топорик дам, замечательный такой топорик… родственнички прибили бы, узнай, как я его использую, он боевой вообще-то, но куда деваться?!

— Вот это да… — только и сказала девушка, разглядывая изрядную груду щепок, оставшихся от верных ее стражей, черных шипастых побегов.

— Нет, ты не думай, я не против утренней разминки, — заверил Генри, пробуя лезвие топорика ногтем. — Только эти ветки твердые, как камень, всё лезвие иззубрил! Или это они после дождя так в рост попёрли, как думаешь?

— Или рядом какая-то опасность? — предположила Мария-Антония, оглядываясь. Нет, конечно, ей не заметить чего-то подозрительного, для этого нужно вырасти в прериях, как Генри, и то еще…

— Да вот не чую я ничего, — ответил он удрученно и потрепал подвернувшегося под руку Грома — девушка уже выучилась их различать, у этого пса было висячее ухо, — по холке. — И собачки не чуют. А раз так, то либо ничего нет, либо всё совсем плохо. Гроза еще эта, радуги… Тьфу!

Он с размаху вогнал топорик в землю, подрезав толстенный черный побег. Должно быть, метнув так оружие, он мог бы и руку противнику отсечь, пришло в голову Марии-Антонии. В ее времена кое-кто мог похвалиться умением биться на топорах, может, теперь тоже есть любители?