Наследство Империи

Девочка послушно поднялась. Лицо ее при этом выражало снисходительный протест.

— Вы не должны принимать меня за маленькую девочку, мэм. Я совершено по-другому воспринимаю... все.

— Я заметила, Грайни. Не знаю, хорошо это или плохо, но я-то банальная мать, уверенная в своей правоте и не привыкшая спорить. Ты мужественнее многих мужчин, однако сделана не из железа.

— Вот это едва ли, — согласилась Игрейна.

— Твоя биология хочет спать, — усмехнулся Норм. — Не спорь. Мадам — боевой офицер.

— Слушаюсь, — вздохнула Грайни и позволила себя увести.

— Аминазин на судне есть? — быстро и как-то сквозь зубы спросил Норм.

— Зачем это?

— Не валяйте дурака. Он по стандарту должен быть в составе корабельной аптечки. Насколько я понял насчет вас, вы же... не можете себе позволить неряшливость в отношении правил эксплуатации транспорта? Лишний повод придраться для портовых и таможенных служб. Правильно? Так что давайте сюда.

— Н-ну...

Аптечку Кирилл держал прямо на холодильнике. Норм вытряс из тубы две пластиковые ампулы Морфеус-Форте, зубами скусил колпачки и выжал обе в чашку с зеленым чаем, сиротливо стоящую посреди стола. После, решившись, добавил к ним еще одну. И вовремя, потому что Натали вернулась.

«Гайки такими пальцами доворачивать», — передернулся Кирилл.

— Ваш чай, — кивнул бодигард. — И не пора ли и нам последовать примеру Грайни? До Фомора далеко.

— Я все равно не усну.

Она машинально отхлебнула. Вся в себе, иначе, наверное, заметила бы, как напряженно наблюдал за ней Кирилл. Села на табурет, плечи ее бессильно опустились. Не прошло и пары минут, как она уже спала, щекой на локте, разбросав волосы по голубому пластику стола.

— И что все это, к фоморам, значит?

— Она не умеет расслабляться, — пояснил Норм. — А сил-то уже нет. Гонит себя, гонит и гонит. Самый дурной и неподходящий тип для продолжительной экстремальной ситуации. Свалится, и что мы делать будем? Ребятишек-то найдем еще не завтра.

— А что, ты хорошо ее знаешь?

— Достаточно. Семь суток провели в соседних креслах. Там, на «Белакве», в общем, больше и смотреть-то было некуда.

Кирилл сдержанно зарычал, однако Норм, вздымая на руки беспомощную жертву интриги, не обратил на него ни малейшего внимания. Что за идиотскую видеодраму тут показывают? А что сделаешь, если этот вот... с дурными намерениями? Если пальцы у него — клещи, то кулак — гидравлический молот, не меньше. О божички, эпоха гиперпрыжков на дворе! Из чистой вредности и верности жанру капитан проконвоировал переноску до дверей каюты, убедившись, что леди свалена на койку без ущерба для чести и оной чести более ничто не угрожает. Игрейна в клетчатой пижаме, вскочив с койки босиком, закрыла дверь изнутри. Следует иметь ее в виду. Они в сговоре.

— Вы, вероятно, тоже хорошо ее знаете? Предоставить, я имею в виду, прыжковый транспорт по первому свистку...

— Угу, — это должно было прозвучать мрачно. — Отец Брюса... был моим лучшим другом. Да и других родителей, кроме его папы и мамы, я просто не знал.

Она Эстергази! Она моя! Понял, идиот?

Семь суток смотреть на нее! Бывает же людям счастье!

* * *

Летящая стрела

сверкала опереньем...

Чья грудь ее ждала?

Кто ведал направленье?

Л. Бочарова, Л. Воробьева. «Финрод-Зонг»

Странный вид открывается отсюда: как будто с горы, с опушки леса и вниз, по склону, поросшему жухлой травой и иван-чаем, к лужицам-озерцам, пронзенным камышом и раскиданным в складках холмов и в придорожных канавах. Место называется Разрезы и пребывает в глубокой тишине. Игольчатая лапа сосны, серебристая, унизанная росой осенняя паутина, неожиданный стальной блеск водоема в разрывах тумана и сами клочья тумана, как вставки матового стекла в живую картину. Старая дорога, засохшая или схваченная морозом колея. Отпечаток трака в глине. И ни людей, ни их следов. Да и ты — даже не душа. Одно сознание. Нет рук. Нет ног. Нет боли. Скользишь над землей одним лишь волевым усилием, и это так хорошо, как только может быть хорошо во сне.

Разумеется, это сон. Неконтролируемые мозговые импульсы, возбуждающие зрительные нервы. Хрустальный ручей перемывает камушки смыслов, и поверхность его, сморщенная течением, — граница реальности между вами. В ручье по щиколотку в быстрой воде стоит девочка с белыми волосами, держит в руках ключи и старательно притворяется, будто не видит, как ты ее рассматриваешь. За спиной ее полированный овальный щит с рунной насечкой по ободу.