Наследство хуже пули

Бабушкин не звонил уже два часа, и Рома стал подумывать о том, не побеспокоить ли нового друга звонком. Еще днем они договаривались встретиться здесь, и не могло быть, чтобы пенсионер МВД позабыл о месте и времени.

Рома вынул трубку, посмотрел на нее, словно пытаясь в табло увидеть все, что происходит сейчас со следователем, но уже через минуту с удовольствием прекратил это занятие – в холл вошел, близоруко озираясь, Бабушкин.

– Я здесь, папа.

Бабушкин извинился за опоздание и тут же объяснил его причины. Из услышанного Метлицкий выяснил для себя кое-что необычное. Во-первых, Вайс не ослеп, как думалось первоначально, он даже не потерял и одного процента зрения. Другое дело, что лицо его теперь нуждалось в долгом лечении и заботливом уходе. После дозы обезболивающего он начал сносно разговаривать на английском, то есть, помимо фраз, напоминающих предсмертные, типа: «Найди Мартенсона», врать и изворачиваться. Так, выяснилось, что в домике Фомина трое из Америки оказались случайно. Путешествуя по российской глубинке, они вдруг захотели свежей рыбки. Так они оказались в домике старика. Тот согласился помочь, но в последний момент, когда уже почти можно было садиться за стол, в дом ворвался Мартынов, известный Вайсу как Мартенсон, и стал угрожать компании двумя пистолетами с глушителями. Потом он убил Уилки. Что стало с Томсоном, Вайс не знает, потому что Томсон вышел из дома за минуту до появления Мартенсона…

Понимая, что остановить «бред» больного не удастся, а скоро появится и следователь из прокуратуры, и переводчик, пятидесятилетний Бабушкин около минуты ходил по коридору и случайно оказался в кабинете главврача. Игорю Севастьяновичу Корниенко, представителю того простого русского населения, которому решительно наплевать на все вокруг, если у внука праздник в детском саду – хоть «Титаник» войди в Орду, не было дело и до американского пациента. Все указания он уже дал, осталось заполнить пару документов, и можно уходить на праздник. Все просьбы Бабушкина относительно того, что нужно выиграть время и направить Вайса в область (возможность два часа беспрепятственно беседовать с Вайсом), остались неуслышанными.

– Какой чудной костюмчик, – с досадой заговорил Бабушкин, заметив на кушетке перед исписывающим бумагу врачом отутюженный костюм медвежонка.

– В городе достали, – рыкнул, не отрываясь от писанины, Корниенко. – Здесь шаром покати… И не проси, Дмитрий, пусть прокуратура приезжает и сама разбирается. Мне хоть американец, хоть поляк – все едино. Лечение ему дают, а мне – уж извини – к внуку нужно. Пока приду, пока тот переоденется… У него роль медведя.

– Это я понял, что медведя, – пробормотал Бабушкин и, попрощавшись, вышел.

Удивленный тем, что надоедливый следователь ушел сразу, Корниенко с воодушевлением принялся дописывать документ.

Далее события в Ордынской клинической больнице разворачивались не совсем обычно для заведения данного статуса.

Вайс уже пришел в себя достаточно, для того чтобы заявить о консуле и адвокате, непременно из США, и теперь лежал и обдумывал, как в условиях языкового контакта тянуть время и разыгрывать смертельно больного человека. Зная от многих русских эмигрантов-уголовников о беспределе, царящем в системе следствия и правосудия, Фитцджеральд Вайс решил просто не понимать того, что ему говорят. Это был самый верный способ защитить себя от беспредела до прибытия адвоката, поскольку применять беспредел к человеку, который не понимает, что от него хотят, просто глупо.

Когда в палате появился седовласый следователь, ровесник Вайса, глава службы безопасности «Хэммет Старс» с явно глупым выражением лица стал по-английски благодарить вошедшего. Разыгрывать дурака было легко и приятно, особенно потому, что Бабушкина Вайс узнал сразу и прекрасно понимал, что он не адвокат.

Однако дальнейшие события убедили Вайса в том, что происходит что-то неладное. Вошедший присел на стул подле кровати больного и позвал кого-то по имени «Машья». На этот призыв откликнулась пожилая тетка лет шестидесяти, она-то и принесла в палату шприц, наполненный прозрачной жидкостью. Сразу после этого она вышла и больше не показывалась.

Мужик никуда не торопился – это Вайс понял сразу. Он прицелился в потолок, стрельнул в него из шприца, положил прибор на стол, после чего… вынул из кармана плюшевую башку медведя и напялил себе на голову.

Вайс остолбенел и попытался позвать на помощь.

Ничего не вышло. Больница словно вымерла. А русский мужик с башкой медведя на голове стал говорить что-то, упоминая слова «Мартынов», «Мальков», «10 миллионов долларов» и «эвтаназия». Произнося последнее слово, он интимно помахивал шприцем, и весь вид его свидетельствовал о том, что ни консула, ни адвоката Вайс не дождется.