Наследство Пенмаров

— А потом, — сказала мать, — он велел тебе убираться к черту и ушел. Мы еще долго обсуждали происшедшее, а потом ты наконец уехал обратно в Пенмаррик. Ты уехал в одиннадцать. В девять часов, то есть сейчас, ты позвонил жене и сказал, что Джонас только что ушел, но что я расстроена, и ты поедешь домой не сразу, а когда я почувствую себя лучше.

— Да, — снова сказал я. — Да, так оно и было. — Я налил нам еще бренди, и мы снова обдумали ситуацию.

— Хорошо, что ты приехал на машине, — сказала мать. — Все будет легче сделать. Но что делать с велосипедом? Он уместится в багажник?

— Я от него избавлюсь, не беспокойся… Где Энни? Спит?

— Да, она всегда ложится с сумерками. Не думай о ней. Что ты собираешься делать с велосипедом, Джан-Ив?

— Есть очень плохая дорога, которая ведет к шахте Динг-Донг…

— Шахта затоплена?

— Не знаю. Да, я понимаю, о чем ты. Если бы я мог добраться до Сеннен-Гарт… но мне кажется, что я не смогу довезти и его, и велосипед до бухты.

— Зачем до бухты?

— Главные штольни выходят на пляж. Если бы я мог добраться до штолен…

— Около Кинг-Уоллоу есть старый ствол, куда Филип спускался, когда был мальчиком. Он мне однажды сказал, что когда Сеннен-Гарт затопят, можно будет посмотреть вниз, в ствол, и увидеть воду.

— Правильно. Я знаю, о каком стволе ты говоришь: он мне его однажды показывал. Но если шахту когда-нибудь осушат… да нет, зачем? Я буду владеть ею до конца жизни, а когда я умру, никому до этого уже не будет дела. Я позабочусь о том, чтобы шахту не осушали.

— Никому и в голову не придет ее осушать, — сказала мать. — Это дорого, а там не осталось достаточного количества олова, пригодного для добычи, чтобы оправдать расходы. Корнуолльскому Оловянному Берегу пришел конец. Ты в безопасности.

— Тогда, если я доеду до Сеннен-Гарт…

Мы поговорили еще, повторяя эту версию, чтобы не упустить ни одной детали.

— Знаешь, — сказал я наконец, — я склоняюсь к тому, чтобы не избавляться от велосипеда. Кто угодно может свалиться в темноте в неогороженную штольню, но никто не заедет туда на велосипеде. Если велосипед исчезнет, это вызовет больше подозрений, чем если его найдут. А если я продырявлю заднюю шину и оставлю его на дороге в Морву? Полиция может решить, что с Джонасом, который шел по пересеченной местности к ферме своих сестер, в темноте случилось несчастье.

— Но бросит ли Джонас велосипед? Разве он не слезет с него и не покатит с собой?

— Он устал и зол. Может быть, остановилась машина и его подвезла.

— Да, полагаю, это возможно.

— Дело в том, что если они не найдут тело, то не смогут ничего доказать, а тело они никогда не найдут.

— Правда.

— У тебя есть какие-нибудь перчатки?

— Да… а что?

— Я начитался достаточно детективов, чтобы знать, что нельзя трогать велосипед руками.

Она ушла на поиски старых перчаток Филипа, а я вышел во двор, чтобы найти мешковину и потом завернуть в нее тело. Когда я вернулся, она ждала меня на освещенном пороге кухни.

— Может, погасить свет? — спрашивала она. — Меня преследует ощущение, что по крайней мере тысяча человек следят за нами в темноте из-за холмов.

— Да, выключи.

— Подожди! Позвони Изабелле сказать, что задерживаешься.

— Я сначала положу тело в машину, а велосипед в багажник.

Мы молча работали в темноте. Когда мы наконец закончили, я вернулся в холл и взял трубку.

— Пожалуйста, Сент-Джаст двадцать один… — Я подождал, слушая пустую тишину. — Алло, можно мне поговорить с женой?.. Изабелла? Дорогая, мне очень жаль, но Джонас устроил настоящую сцену — он уже ушел, но мать расстроена, поэтому я останусь здесь еще по крайней мере на час… Не жди меня, пожалуйста… Прости, дорогая…

Когда я клал трубку, мать подошла ко мне.

— Она рассердилась?

— Да, боюсь, что рассердилась. — Мне было холодно, я устал, у меня не осталось ни сил, ни чувств.

— Бедняжка, наверное, она ненавидит тебя за то, что ты проводишь время со мной. — Мать положила руку на мою. — Джан-Ив…

Я поднял глаза.

— Да?

— Не говори ей.

— Думаю, придется. Но это не имеет значения: жена не может давать показания против мужа.