Наследство разоренных

Дези просматривали меню под ухмылочки официантов.

— Острый, средний или мягкий? — обязательно спрашивали официанты.

— Острый! — без раздумий отвечал бывалый клиент, пуская пыль в глаза сопровождающей его особе противоположного пола.

— Ха-ха, — посмеивались в кухне, тут же меняя настроение и зло бросая: — Сала!

«Бывалый» вонзал зубы в виндалу…

И виндалу тотчас же огрызался всею мощью своих зубов, вышибая у злоумышленника слезы и сопли. «Бывалый» требовал йогурт, оправдываясь перед спутницей тем, что «мы в Индии всегда запиваем это йогуртом».

Для баланса, видите ли…

Для баланса…

Остро-прохладный, сладко-кислый, горько-пикантный — древняя мудрость Яджур уравновешивает, успокаивает, умиротворяет…

— Слишком острый? — ухмыляется Бижу.

— О нет-нет! — сквозь кашель и слезы.

Ни чистоты, ни гордости. Ни ясности сознания.

*

Хариш-Харри конфликтовал с дочерью. Она слишком американизировалась. Кольцо в носу уживалось с десантными ботинками и камуфляжем из армейских излишков.

— Сколько можно! Дай ты ей по заднице как следует, и дело с концом, — посоветовала жена.

Да нет, какое там «с концом»!

— С глаз моих! С глаз моих долой! — бушевал отец. И это не помогло.

— Я на этот свет не просилась, — аргументировала она. — Вы родили меня из эгоистических побуждений, вам нужна была даровая прислуга. Но в этой стране, отец, никто тебе не будет жопу подтирать за так.

Ни даже «зад»! «Жопу»! «Отец»! Не пападжи! Не «зад подтирать, пападжи», а «жопу — отец». Вот так. В результате Хариш-Харри напился. Он засел перед кассой и домой не собирался, а кухонный персонал с нетерпением дожидался его ухода, чтобы завалиться на столы, завернуться в скатерти и захрапеть.

— Они воображают, что мы ими восхищаемся. — Хариш-Харри засмеялся. — Когда они входят, я улыбаюсь. «Хай, хелло, как дела!» Но я б им шеи переломал, честное слово. Не могу! Может, сын переломает. Одна надежда. Однажды Джайант-Джаи улыбнется и сломает шеи их сыновьям. И они подохнут. На это вся надежда. Ох, Бижу, какой этот мир плохой! — Он обнял Бижу за плечи, проливая пьяные слезы.

*

Его утешал лишь подсчет доходов и прибылей. Деньги оправдывали место его пребывания, служили моральной опорой, перекрывали пропасть между нациями.

«Еще день — еще доллар, пенни сэкономил — пенни заработал, не потопаешь — не полопаешь, бизнес есть бизнес; делай, что положено — делай, как положено»… Эти аксиомы, к Бижу не относящиеся, он тем не менее повторял как подбадривающие формулы, как заклинания, объединяющие его с современниками.

— Что делать, на жизнь надо зарабатывать, — вздыхал Бижу.

— Да, Бижу, прав ты. Что мне делать, надо на жизнь зарабатывать. Взвешивать, пробовать.

Взвешивал, пробовал. Купил дом, стал мечтать о большом доме. Пусть даже поначалу и без мебели, как дом, который купил его кумир и соперник господин Шах. Все семь комнат пустые, кроме одной, в которой диван, телевизор да ковры. Все белое, даже телевизор. Цвет успеха для индийской общины. «Хе-хе, мебель придет, а дом — вот он, никуда не денется», — приговаривал господин Шах, отсылая фото родственникам в Гуджарат. Белый автомобиль перед белым домом, «лексус», на крыше которого восседает госпожа Шах. Индию она покинула робкой невестой, вся в хне, сари в золоте, металлодетекторы аэропорта в панике. А теперь — вся в белом, ха, белая женщина, короткая стрижка и макарена.

Глава двадцать пятая

Шамку доставили к Аполло Тугоухому, чтобы скроить ей зимний наряд из одеяла. Хотя снегопады Калимпонг не посещали, линия снегов в горах сползала ниже, по утрам мороз схватывал ручейки, низины меж холмами.

Сквозь дыры и щели Чо-Ойю в дом проникал стерильный запах зимы. Краны и выключатели искрили, наэлектризовывалась шерсть свитеров, стреляла в тело, Саи ахала. Когда она раздевалась, сухая кожа потрескивала, волосы вставали дыбом. Губы при улыбке трескались до крови.

Навазелиненная по случаю Рождества, она прибыла в «Мон ами» вместе с дядюшкой Потти и отцом Бути, куда они принесли с собою также и запах подмокшей овцы, исходивший от подмокших свитеров.

Елка в горшке, мишура на ветках, уютные огоньки, кажется, отодвигают холод.

Батюшка Бути и дядюшка Потти грянули дуэтом:

Кто бросил тетке Мерфи в суп пуховое пальто?
На этот правильный вопрос не отвечал никто.
И вопрошаем мы опять, кто бросил в суп пальто?

Лола, вскакивает, смеется, поет вместе с ними.

*

Прекрасный вечер!

Прекрасный суп в медной кастрюле Джако, крепостной ров вокруг раскаленной дымовой трубы, волнение жира золотого; скользкие, неуловимые на зуб грибочки.

— А где пуд? — В Англии этот вопрос Лолы никто бы не понял. Даже Пикси сделала вид, что озадачена.

Но здесь ее все прекрасно понимают, и Кесанг предъявляет увесистый пудинг, в котором боевое братство фруктов и орехов скреплено ароматом бренди. Освящающая корона паров бренди вспыхивает над пудингом — полный восторг!