Наследство разоренных

— Братья и сестры! В тысяча девятьсот сорок седьмом году британцы ушли, предоставили Индии независимость, позаботившись об исламском Пакистане, о кастах и племенах, не забыв ничего, дорогие братья и сестры…

…КРОМЕ НАС! Кроме индийских непальцев. Тогда, в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Коммунистическая партия Индии требовала создания Горкастана, но ее требование отвергли. Мы работаем на чайных плантациях, носим на своих плечах тяжелые тюки, мы служим в армии. Но можем ли мы стать врачами и правительственными служащими, можем ли владеть чайными плантациями? Нет! Мы всего лишь слуги. Мы воевали за Британию двести лет. Мы дрались в Первую мировую войну, дрались в Восточной Африке, в Египте, в зоне Персидского залива. Нас перебрасывали туда, где мы им были нужнее. Мы воевали и во Вторую мировую войну. В Европе, в Сирии, в Персии, в Малайе и Бирме. Где были бы они без храбрости нашего народа? Мы все еще воюем за них. Потом, когда войска разделились, часть полков ушла в Англию, часть осталась. Теперь мы дрались за Индию. Мы верные и храбрые солдаты. Ни Англия, ни Индия никогда не имели повода усомниться в нашей преданности. В войне с Пакистаном мы дрались против наших собратьев по ту сторону границы. Наш дух рыдал, но мы Горка. Солдаты-гурки. И какова награда? Нас уважают?

Нет! На нас плюют!

Джиан вспомнил, как он больше года назад ездил в Калькутту ночным автобусом, надеясь получить работу в бетонной офисной коробке. Запомнился дрожащий поток света готовой издохнуть, предсмертно рычащей люминесцентной лампы.

Все там выглядело безнадежно. Проводящий собеседование выключил лампу. «Низкое напряжение», — объяснил он. «Хорошо, мы сообщим вам о результатах», — закончил он собеседование. Джиан сразу понял, что надеяться ему не на что.

— Мы составляем восемьдесят процентов населения, в округе девяносто чайных плантаций, но владеет ли хотя бы одной непалец?

— Нет!

— Могут наши дети выучиться в школе родному языку?

— Нет!

— Можем ли мы получить работу, если она уже обещана другому?

— Нет!

— В собственной стране, за которую мы проливали кровь, с нами обращаются как с рабами. Каждый день лесовозы вывозят древесину, проданную одними иностранцами другим иностранцам, чтобы набить карманы иностранцев. Каждый день из камней нашей Теесты в их городах строят дома. Мы работаем босиком в любую погоду, тощие, как щепки, а они жиреют в офисных креслах. Братья и сестры, мы должны бороться, должны завоевать право самим решать свою судьбу. Мы должны объединиться под знаменем Фронта национального освобождения Горка, GNLF. Мы построим больницы и школы. Мы обеспечим работой наших детей. Мы вернем достоинство нашим дочерям, таскающим тяжести и ломающим камень на дорогах. Мы защитим нашу родину. Мы родились здесь, здесь родились наши родители и родители наших родителей. Мы будем управлять нашими делами, пользуясь родным языком. И если потребуется, омоем наши обагренные кровью кукри в водах родной Теесты. Джаи Горка!

Оратор лихо взмахнул своим кукри, осторожно воткнул острие в подушечку большого пальца левой руки и задрал его вверх на всеобщее обозрение.

— Джаи Горка! Джаи Горка! Джаи Горка! — завопила толпа.

Их собственная кровь рвалась наружу, подстегнутая каплями, выдавленными из капилляров бравого вожака. Тридцать демонстрантов выступили вперед, тоже окровавили большие пальцы и собственною кровью намарали плакат с требованием независимости Горкаленда.

«Храбрые воины-гурка! — призывали листовки, наводнившие город. — Покиньте индийскую армию немедленно! Ибо, когда вы выйдете в отставку, вы, возможно, окажетесь здесь иностранцами».

GNLF обещал работу, сорокатысячную собственную армию, университеты и больницы.

*

Чанг, Бханг, Сова, Осел и множество их товарищей по оружию набились в бывшую армейскую кантину Тапа на Рингкингпонг-роуд. На бумажке нацарапано от руки: «Цыплята-бройлеры». К пустой нефтяной бочке прилажен бильярд; две старые кривоногие развалины, ветераны Восьмого пехотного полка гурка, толкутся вокруг. Облака заползают в кантину и трутся о колени солдат. Горы льнут к городу.

Вечереет и холодает. Джиан, кричавший вместе с демонстрантами иной раз для забавы, иной раз и всерьез, подогрелся алкоголем и заразился общим настроением. Он рассказывает о своих предках солдатах.

— …А пенсия, которую они получили! Думаете, они получили столько же, сколько и англичане их ранга? Умирать вместе, а денежки врозь…

Все здесь братья во гневе, гнев подбадривает их, похлопывает по спинам, по плечам. Раскрывает глаза. Становится ясно, почему он до сих пор без работы, почему не может позволить себе продолжить образование в Америке, почему стыдится показать свой дом. Он вспомнил, как удержал Саи от посещения своей семьи. Более того, становится ясно, почему так злит его отец, почему он не может разбудить этого сверхскромного старика, довольного своим классом из полусотни орущих пацанов, своей дурацкой школой. Встряхнуть бы его!..

Но что проку встряхивать старый дырявый носок! Только лишний раз расстраиваться…