Наследство разрушительницы

– Я найду его, – горячо сказал Говорухин. – Все верно, Михал Семеныч. Когда сын будет в наших руках, отец не усидит в укрытии!

Иваненко поджал губы. Почему он должен был подсказывать Андрею? Почему он не нашел его сам? Вот она, нынешняя молодежь. Привыкла к чистому бизнесу. Проплатить, перевести деньги, придумать схему ухода от налогов. Это они мастера. А работать в экстремальных ситуациях не способны. Теряются и не могут ничего предложить. То ли дело люди его поколения. Прошедшие и через советские запреты, и через сумасшедшую круговерть девяностых. С такой школой им ничего не страшно. Именно эта мысль и придавала ему уверенность в грядущей победе над этой рыжей выскочкой.

Иваненко несколько минут ровно дышал, стараясь привести в порядок мысли.

– С этим все, – выдохнул он. – Жду результата. Что с ее… уголовным делом?

– Все готово! – Говорухин резво раскрыл папку, лежащую у него на коленях. – Заявление в прокуратуру от супруги Львова ушло. Свидетели проинструктированы.

– Какие свидетели?

– Секретарша Львова даст показания, что Розова была в кабинете Львова, когда тот выбросился из окна. Второй свидетель – парень, работающий в компьютерной фирме. Он видел из окна курилки, как выбросился Львов. Он даст показания, что рядом со Львовым в этот момент кто-то был.

Иваненко бросил на помощника строгий взгляд.

– Он же дал показания… Что Львов был один.

– Он изменит показания, – быстро проговорил Говорухин. Иваненко поморщился, давая понять, что недоволен ответом. Такой подход он считал слишком поверхностным. Изменение показаний не понравится ни следователю, ни суду. От этого за версту несет чьим-то давлением. И адвокаты Розовой этим, конечно, воспользуются. Надо было найти другого свидетеля, который опровергнет слова первого. Но сейчас уже было поздно что-либо менять.

– Хорошо, – он опустил голову. Черт возьми, если бы не проклятая одышка, с парализованными ногами можно было бы худо-бедно смириться. – Пусть прокуратура только… заведет на нее уголовное дело. Остальное не так важно. Только пусть не очень… спешат его расследовать.

Говорухин записал.

– Но главное сейчас – Парусников. Найди сына. И вымани отца.

Говорухин кивнул. Подчиняясь движению пальцев Иваненко, он вскочил, понимая, что аудиенция закончена. Заметив еще одно движение пальцев, подтянул плед к подбородку Иваненко.

– Отвезти вас в дом? – спросил он. Иваненко качнул головой.

– Не надо. Я подремлю. Свежий воздух. А ты иди. И возвращайся. С хорошими новостями.

Говорухин кивнул и пошел по аллее, ощущая на спине пристальный взгляд недовольного босса.

51

Света очень боялась депрессии. И своей, и чужой. Депрессия казалась ей самым страшным заболеванием. Ну, конечно, после рака и СПИДа. Против любого заболевания у врачей есть какие-то препараты. А против депрессии – ничего. У самой Светы депрессий никогда не было, а вот Глеб был им подвержен. Света хорошо помнила те страшные периоды, когда мужу начинало казаться, что он неудачник, что у него ничего не получается и все валится из рук. Он кричал, что все его сценарии «полное дерьмо», и был уверен, что они принимаются к производству только потому, что он владелец канала.

«Понимаешь, – твердил он Свете, сидя со скрещенными ногами на кровати и горестно раскачиваясь. – На худсовете хвалили мой сценарий. Но я же видел их глаза. Не будь этот канал моим, они вышвырнули бы этот сценарий на помойку. А так, вынуждены хвалить».

Света утешала мужа, становилась перед ним на колени и прижимала его голову к груди. Но от этого становилось только хуже. Глеб злился, обвинял ее в непонимании тонкой души художника и в желании свести все его метания к сексу или к тому, что он называл «бабским сюсюканьем». Когда она перестала кидаться и прижимать его голову к груди, Глеб опять злился и хотя не говорил ничего, в его глазах ясно читалось: «Господи! Как же я одинок». Тогда ему в голову приходили всякие бредовые идеи вроде «все бросить и начать жить заново», «научиться хоть что-то делать руками и заняться ремеслом». Света помнила многозначительные взгляды врачей, прописывающих антидепрессанты, от которых становилось только хуже. Глеб мрачнел, замыкался, не отвечал на вопросы и вообще становился похож на безумного или морфиниста, выходящего из своего наркотического сна.

О депрессии Арины Свете сообщила Ада. Позвонила и попросила приехать. В ее тоне не было привычных при общении со Светой иронично- злобных ноток, и потому Света немедленно свернула все дела на канале и поехала в «Лаванда- Парк».

Ада ждала ее в гостиной. Горничная Марина, глядя на Свету широко распахнутыми глазами, в которых метался ужас от столкновения с непонятным, рассказала, что Арина Александровна не встает со вчерашнего дня и ничего не ест. При более подробном допросе Света выяснила, что вчера вечером горничной удалось заставить Арину проглотить несколько ложек бульона. А сегодня – ничего.

«Вот уже половина двенадцатого, – Марина всплеснула руками. – А она лежит и лежит. Чаю? Нет. Кофе? Нет. Что-нибудь сладенькое? Нет. Ничего. Я боюсь, Светлана Евгеньевна, как бы она что-то с собой…»