Наследство рода Болейн

«Джейн…» — вот так Мария Болейн начинает письмо, ни титула, ни вежливого обращения, будто у меня нет фамилии, будто я не из той же семьи, будто я не леди Рочфорд из того самого Рочфорд-холла, где она теперь живет. Словно не она завладела моим наследием, все себе заграбастала, а мне ничего не оставила.

Давным-давно я предпочла любовь мужа суете и опасностям дворцовой жизни, и, если бы моя сестра — упокой Господи ее душу — поступила также, наша доля была бы куда счастливей. У меня нет ни малейшего намерения возвращаться ко двору, но я желаю тебе и новой королеве Анне лучшей судьбы. Надеюсь, честолюбивые замыслы принесут тебе удачу, а не то, чего, по мнению многих, ты заслуживаешь.

Дядюшка, потребовал, чтобы моя дочь Екатерина явилась ко двору, и она, повинуясь ему, прибудет к Новому году. Я ей строго-настрого наказала слушаться только короля и дядюшку, велела поступать сообразно моим наставлениям и своей совести. Объяснила, что ты никогда не была добрым другом ни моей сестре, ни брату, и посоветовала обращаться с тобой с тем уважением, которого ты заслуживаешь.

Мария Стаффорд

К концу письма у меня уже тряслись руки. Перечитала второй раз, будто что-то могло измениться. Уважение, которого я заслуживаю? Разве не пришлось мне изо всех сил лгать и обманывать, до самой последней минуты стараясь спасти этих двоих, разве не пыталась я отвратить несчастье, которое они на нас накликали? Что еще мне оставалось? Могла ли я поступить иначе? Я повиновалась дядюшке, как и положено. Что мне герцог приказал, то и делала, стала его самой преданной родственницей. И горжусь этим.

Кто она такая — обвинять меня в том, что я не была хорошей женой? Я ли не любила мужа всем сердцем и всей душой? Если бы не она и ее сестрица, быть мне его единственным другом. Они его поймали в свои сети, откуда уже не выбраться. Не сумела я эти сети порвать. Не замешайся он в бесчестье сестры, и сегодня был бы жив. Был бы моим мужем, отцом нашего сына, а так его вместе с Анной ошельмовали, вместе с ней обезглавили. И что Мария сделала, чтобы его спасти? Только о самой себе и заботилась.

От ярости и отчаяния, от всех этих мыслей в голове хочется заорать на весь свет: «Это она сомневается в моей любви к Георгу! Это она меня попрекает!» Какое злобное письмо — просто слов нет! Лживые обвинения. Как же хочется крикнуть ей прямо в лицо: «Ты тоже там была, что ж ты не спасла Георга и Анну?!» Ни ты, ни я ничего не могли сделать.

Но она всегда была такая, и она, и ее сестрица. Всегда тыкали мне в глаза, что все знают, все понимают, во всем лучше разбираются. Стоило мне выйти замуж за Георга, тут же ему стали внушать: они, его сестры, куда лучше меня. Сначала одна пролезла в королевские любовницы, потом другая. Анна даже стала его женой, королевой Англии. Сестры Болейн рождены для истинного величия! А я лишь жалкая невестка. Ну хорошо, только я не затем вернулась ко двору, не затем давала показание на суде, не затем клялась и божилась, чтобы позволять этой женщине мне так выговаривать. Она-то сама удрала при первом приближении опасности, вышла замуж, спряталась подальше от двора, молится на свой протестантский лад, чтобы пришли времена получше.

Екатерина, ее дочурка, глядит на меня с любопытством.

— Показала она тебе письмо? — Голос мой дрожит, когда я задаю вопрос. Леди Браун смотрит на меня с нескрываемым изумлением.

— Нет, — отвечает Екатерина.

Бросаю письмо в огонь, будто там доказательство моей вины. Три пары глаз глядят на серый пепел.

— Отвечу попозже. Там нет ничего особенно важного. А пока пойду посмотрю, приготовили ли тебе комнату.

Мне нужен какой-то предлог, чтобы уйти от этих двоих и мягкого слоя пепла в камине. Зову служанок, распекаю их за нерадивость, потом тихонько запираюсь у себя в комнате, утыкаюсь горячим лбом в холодное толстое стекло. Не стану обращать внимание на эти измышления, на оскорбления, на злобу. Я теперь при дворе, служу королю и своему семейству. Со временем все поймут, кто у нас самый лучший, признают, что я та Болейн, что верно служила королю и семье до самого конца, не воротя носа, не спотыкаясь, даже когда король раздулся от жира, а из всей семьи осталась я одна.

ЕКАТЕРИНА

Рочестер, 31 декабря 1539 года