Наследство (СИ)

— Не смей! — вскричал юноша. — Не тронь мамины вещи! Осквернила ее дом, так хоть прошлого не касайся!

Что, не нарадуешься теперь? Ты своего добилась! Дом, кровью материной освящённый, теперь твой! Фабрика отцова — твоя! Все прибрала к рукам! Ведьма! Блудница!

Катя встала. С горечью посмотрела на брызжущего слюной пасынка. Был ли он виноват в том, что они никогда не слышали друг друга? Да. Была ли виновата она? Конечно. Каждый из них был одинок в этом доме, и каждый сосредоточился только на своей боли. И сейчас они тоже видели в друг друге лишь врагов. Катя осознала, что радуется тому, что вскоре ей не придется препираться с Николаем, задерживать дыхание в ожидании очередной его выходки, не придется держать перед ним лицо, натягивая маску равнодушия, когда очень хочется просто выбежать в дверь, чтобы скрыться от злых, несправедливых слов. Могла ли она стать ему доброй мачехой? Навряд ли. Вышедшая замуж совсем юной, она не имела ни навыков, ни сил, ни желания бороться с враждебно относящимся к ней подростком. На тот момент она сама нуждалась в помощи и поддержке. Так и остались они после смерти Евстафия вдвоем — одинокие каждый по-своему, чужие друг другу.

Ненужные.

Со смертью мужа и отца стена между ними не уменьшилась, а увеличилась. И Катя была то ли слишком глупа, то ли слишком слаба, чтобы ее снести. Как бы то ни было, теперь жизнь разводила их с Николаем навсегда, что однозначно должно было пойти обоим на пользу. Климская искренне верила, что брат не может всерьез послать младшего брата в заведомо опасное место, а потому несильно тревожилась за юношу. Выслужится, получит награду, вернётся в столицу. Все, как он хотел.

— Светлой стороны тебе, Коля. И не ходи больше на Темную, с нее сложно вернуться.

Она шагнула к лестнице.

Николай прекратил поток оскорблений, удивленный ее спокойной реакцией.

— Ведьма! — бросил он ей вслед. — Ты никогда! Слышишь? Никогда не смогла бы ты стать мне мачехой! Избалованной девице из высшего света не понять, что значит быть сиротой! Видеть мать только на портретах, а отца вживую раз в день за завтраком! Такой, как ты, не понять! Никогда не понять!

Его голос, звенящий от злости и непролитых слез, слышали наверно и на первом этаже. Катя надеялась, что Александр возьмёт на заметку состояние брата.

«Иногда и имея живых родителей можно чувствовать себя сиротой,» — подумала Катерина, спускаясь по лестнице вниз, но вслух ничего не сказала.

Незачем. Нерушимая стена по-прежнему стояла между ними. Он все равно ее не услышат. Так же как не слышали ее родители.

— Ваше благородие! — Дуня, завидев хозяйку, бросилась к ней со всех ног. — Тут посыльный с письмом! Срочным! Велел немедленно ответ писать, он ждет, мол!

Катерина удивленно посмотрела на печать. Кто же это не боится раздавать указания инкнесской крови?

На толстой дорогой бумаге алел герб инкнессов Ляпецких.

Что-то внутри Кати надорвалось. Она строго посмотрела на служанку.

— Дуняша, прогони посыльного прочь, скажи, ответа не будет. Заупрямиться если — Федю зови, да пусть дубину свою прихватит на всякий случай.

Дуня округлила глаза, понятливо кивнула, и, приподняв подол, убежала искать Федора. Катя, оставшись в одиночестве, глубоко вздохнула и сломала печать. В абсолютной тишине пустого коридора шуршание разворачиваемого листа бумаги ей показалось зловещим.

И не зря.

«Дорогая Екатерина! Дочь моя, кому как не тебе знать, сколь многим ты обязана своей благородной семье! А потому считаю возможным обратиться к тебе в час тревоги и сомнений, час, принесший разлад в отношения людей, связанных священными узами родства и фамилии!