Насмерть

Володя сидел за столом на маленькой, но уютной и аккуратно прибранной сестренкой, кухне и чистил на разложенной старой газете трофейный ТТ. Все остальное: и отвертки, и генераторы, и дрель с болгаркой и дисками, и даже самозарядный симоновский карабин он продал сразу же после возвращения. Причем если весь остальной хабар просто принес им с Маришкой, пусть и ненадолго, некоторое финансовое благополучие, то вот доставшийся от убитого бредуна СКС еще и серьезно поднял статус молодого ходока. До этого отношение к Вовке Мальку у взрослых «коллег по цеху» было жалостливо-снисходительное. Ну, да, был у Саши Рыжего молодой ученик, который после того, как учитель сгинул, начал сам на Пустоши ходить, чтоб с голоду ноги не протянуть. Гордый паренек, скулить и помощи просить не начал — молодец. Даже кое-какой не совсем бросовый хабар приносить начал — дважды молодец. Но, все равно, малец еще совсем. Какое к нему может быть серьезное отношение? Володя все прекрасно понимал и не обижался. Мало того, в отличие от других ходоков он знал, что весь якобы добытый им по зиме хабар — всего лишь вскрытые малые схроны Рыжего, которых он в буферной зоне на границе с Пустошами понаделал великое множество. Как он тогда объяснял Володе — на черный день. Мол, придет нужда, а сил не будет, так сюда и на одной ноге допрыгать можно. Или если прямо в пути беда застанет, а до дома будет слишком далеко. Хабар в тех схронах лежал не самый дорогой и ценный: патроны, кое-какие медикаменты и всякое разное по мелочам. Но только благодаря этим «беличьим запасам» они с Маринкой до весны и дотянули. Были, конечно, и более серьезные, как их называл Рыжий — «стратегические» тайники, в которых он хранил добытые на Пустошах радиодетали, часы, инструменты, разную исправную и еще подлежащую восстановлению электронику. Но в такой Володя запустил руку только однажды, когда угроза голодной смерти была почти неминуемой. А чтобы просто так запасы учителя потрошить начать — об этом молодой ходок и подумать не мог. Даже в малые, «тактические», схроны он перестал заглядывать сразу же, как начал приносить в Иловлю собственноручно добытый хабар.

В ту самую секунду, когда он вошел в «Ржавую гильзу» — кабак, уже лет пятнадцать как облюбованный ходоками, и в котором можно было не только выпить пивка или водочки и закусить, но и продать добытое в Пустошах, с трофейным карабином в руках, все изменилось. Он неспешно прошел через зал к барной стойке и положил рюкзак и СКС на прилавок перед хозяином «Гильзы», ушлым и веселым, похожим на цыгана мужичком по прозвищу Жук.

— Я хочу сдать хабар.

— Что, Малек, — цыкнул тот зубом, — похоже, ходка была удачной?

— Начало было удачным, а вот концовка чуть хреновой не стала. Еле жив остался, — ответил Володя. — Бредуны уже южнее Камышина забираться начали. Нарвался на банду рыл в двадцать. Если б не наемники из Большой Ивановки, так бы в Ольховке и остался. Так что, коллеги, берегите себя.

По «Гильзе» словно ледяным ветерком сквозануло. И само словечко «коллеги» и присловье-пожелание «береги себя» любил использовать в разговорах Рыжий. А Волженков был в Иловле самым старым и самым опытным. Он когда-то большинство сидящих в зале ходоков еще зелеными, ничего не умеющими толком юнцами видел. И советами помогал, и объяснял, и подсказывал. И настолько Володя в тот момент и голосом, и интонациями на учителя своего похож был, что многих словно морозом пробрало, передернуло, будто привидение увидели.

И обернувшийся в зал Стельмашок по лицам и по поведению сидящих за столиками понял — все, он больше для этих людей не сопляк зеленый, на которого можно снисходительно сверху вниз поглядывать. Он теперь в «Гильзе» равный, он теперь полноправный ходок. Как любил порой пошутить подвыпивший Рыжий: «Сталкер, мля, краса и гордость радиоактивных Пустошей».

— Вов, ты уснул что ли?

— А? — встряхивает головой Володя.

— Да я тебя уже раза три спросила: «Кушать будешь?», — участливо смотрит на него Маришка. — А ты сидишь молчишь, только железяку свою в руках крутишь…

— Прости, маленькая, задумался.

— О чем? К терским, что ли, податься задумал?