Насморк

Кондиционеры в зале регистрации барахлили, от них тянуло то холодом, то жарой. У стойки на Париж дул горячий ветер, и я, сняв куртку, набросил ее на плечи, что тоже оказалось потом очень кстати. Каждый из нас получил «пропуск Ариадны» — пластиковый пенал для билетов со вделанным в него электронным резонатором. Без него нельзя было попасть в самолет. Тут же, за вертушкой прохода, начинался эскалатор, настолько узкий, что на него попадали только гуськом. Путешествие на нем чем-то напоминало Тиволи или «Диснейленд». Вначале едешь вверх, и там ступеньки превращаются в тротуар, бегущий над залом в ярком сиянии ламп дневного света. Несмотря на это, дна не видно, оно скрыто во мраке. Не знаю, как добились такого эффекта. За «мостом вздохов» тротуар делает поворот и, снова превратившись в довольно крутую лестницу, пересекает тот же самый зал, который можно узнать лишь по ажурному потолку, потому что эскалатор с обеих сторон закрыт алюминиевыми щитами с изображениями мифологических сцен. С концом этой дороги мне не суждено было познакомиться. Идея ее проста — пенал пассажира, имеющего при себе нечто подозрительное, дает об этом знать пронзительным писком. Заклейменный пассажир убежать не может, потому что эскалатор слишком узок, а повторяющийся над залом писк должен нагнать на него страху и заставить избавиться от оружия. В зале развешаны предостережения на двадцати языках, что всякий, у кого будет обнаружено оружие или взрывчатка или кто попытается терроризировать остальных пассажиров, поплатится жизнью. Смысл этих туманных угроз толковали по-разному. Я слышал даже о снайперах, притаившихся за алюминиевыми щитами, хоть и не верил этому.

«Боинг» был зафрахтован, но оказался слишком велик для снявшей его группы, и в кассах продавали оставшиеся билеты. Итак, в переплет попали те, кто, как и я, приобрел билет в последнюю минуту. «Боинг» зафрахтовал какой-то консорциум банков, но мои соседи на лестнице не походили на банкиров. Первой ступила на эскалатор старуха с тростью, затем блондинка с собачкой, а за ней я, девочка и японец. Оглянувшись через плечо, я увидел газеты, в которые тут же уткнулись стоявшие сзади мужчины. Решив не разворачивать свою «Геральд трибюн», я сунул ее под подтяжки на плече, словно пилотку.

Блондинка в вышитых жемчугом брючках, обтянутых так, что видны были очертания трусиков, держала чучело собаки. Собака, как живая, то и дело моргала. Блондинка напоминала красотку с обложки, сопровождавшей меня по пути в Рим. Девочка с живыми глазками в своем белом платьице была похожа на куколку. Японец, ненамного выше ее, являл собой ревностного туриста. Казалось, он только что от знаменитого портного. На застегнутом на все пуговицы клетчатом пиджаке скрещивались ремни транзистора, бинокля, большого фотоаппарата «Никон-6»; когда я оглянулся, он как раз расстегивал его футляр, словно собираясь запечатлеть чудеса Лабиринта. Лестница перешла в тротуар, когда я услышал тоненький писк. Обернулся. Писк исходил от японца. Девочка в испуге отшатнулась от него, прижимая к груди свой пенал с билетом, но японец и бровью не повел, только увеличил громкость транзистора. Он, наверно, по наивности собирался заглушить писк, а ведь это было только первое предупреждение…

Мы плыли над огромным залом. По сторонам помоста блестели в лампах дневного света фигуры Ромула, Рема и Волчицы, а пенал японца выл уже душераздирающе. Дрожь пробежала по столпившимся пассажирам, хотя никто не произнес ни звука. Японец добрую минуту стоял с каменным лицом, слушая все усиливающийся вой, на лбу его проступил пот. Потом, вырвав из кармана пенал, он стал с ним сражаться, словно впав в бешенство. Дергал его под взглядами продолжавших молчать пассажиров. Ни одна женщина не закричала. Мне же просто было любопытно, как его выловят из нашей группы.