Насосы интуиции и другие инструменты мышления

На мой взгляд, самое удивительное свойство процесса эволюции – его поразительная способность воспроизводить некоторые свойства человеческого сознания (разумный творец), не обладая при этом другими его свойствами. Гораздо подробнее об этой теме – о размышлениях об эволюции – мы поговорим в части VI, а пока я хочу описать тесную связь, которая, по моему мнению, существует между любой приемлемой теорией значения и теорией эволюции. Хотя не лишним будет в очередной раз подчеркнуть, что естественный отбор не заглядывает в будущее и не имеет цели, не стоит забывать и тот факт, что процесс естественного отбора зарекомендовал свою исключительную чувствительность к рациональным обоснованиям, без конца делая “выбор”, а также “распознавая” и “оценивая” множество неявных взаимодействий. Выражаясь более провокационно, в процессе работы естественный отбор может “выбирать” конкретную конструкцию по определенной причине, но при этом не “представлять” ни свой выбор, ни его причины ни сознательно – ни бессознательно! Сердца были “выбраны”, потому что они превосходно качают кровь, а не потому что их ритмичное биение чарует, но вполне возможно, что чарующее биение все же стало причиной, по которой естественный отбор “выбрал” что-то другое.

Подобно тому как владелец панамской франшизы “Пепси-колы” может выбрать четвертачник за его способность распознавать четвертаки бальбоа и приспособить его в качестве детектора четвертаков бальбоа, эволюция может выбрать какой-либо орган за его способность насыщать кровь кислородом и сделать его легким. И только на основании подобных проектных “решений” или “обусловленных” эволюцией целей – смыслов существования – мы способны идентифицировать поступки, действия, восприятия, убеждения и другие категории народной психологии[40].

Идея о том, что мы сами представляем собой артефакты, спроектированные естественным отбором, одновременно убедительна и знакома. Кое-кто и вовсе сказал бы, что по этому вопросу серьезных разногласий быть не может[41]. Почему же тогда ее отвергают не только креационисты и идеологи “разумного замысла”, но и (в некотором роде подсознательно) такие мыслители, как Сёрл, Фодор и другие? Я полагаю, дело в том, что она имеет два неочевидных следствия, которые кое-кому кажутся неудобоваримыми. Во-первых, если мы “всего лишь” артефакты, мы не имеем особой власти над смыслом наших сокровенных мыслей – если эти мысли вообще наделены смыслом, – хотя именно мы эти мысли рождаем. Четвертачник превращается в ч-бальбер, не меняя своей внутренней природы: состояние, которое раньше значило одно, теперь означает другое. То же самое, в принципе, может случиться и с нами, если мы представляем собой лишь артефакты, то есть если нашу интенциональность следует считать не исходной, а производной. (Джонс, к примеру, не властен определять, думает он о лошадях или о шмошадях.) Во-вторых, если мы действительно представляем собой артефакты, дело не только в том, что мы лишены гарантированного привилегированного доступа к глубинным фактам, фиксирующим значение наших мыслей, но и в том, что этих глубинных фактов не существует. Порой функциональная интерпретация очевидна (сердце очевидно представляет собой насос, а глаз очевидно нужен, чтобы видеть), но когда это не так и нам приходится читать мысли Матери-Природы, никакого текста для интерпретации нет. Когда “предмет для обсуждения” о собственной функции рождает противоречия – когда есть достаточные основания для более чем одной интерпретации, – этого предмета просто не существует!

30. Радикальный перевод и кроссворд Куайна