Настанет день

Его удивили собственные слова. И они явно удивили Джонни Айго и Гарри Фрейзи. Бейб уставился Фрейзи в лицо: пусть тот видит, какая в нем (надеялся Бейб) твердая решимость.

— И знаете что? — добавил Бейб. — Может, я просто выйду в отставку.

— И чем займешься? — Фрейзи покачал головой и округлил глаза.

— Джонни, — произнес Бейб.

Джонни Айго кашлянул:

— К нашему Милашке уже неоднократно обращались представители различных компаний, полагающие, что его ждет большое будущее в области театра или кинематографа.

— Тоже мне, актер, — отозвался Фрейзи.

— Или боксер, — заметил Джонни Айго. — Из этой епархии мы тоже получаем немало заявок, мистер Фрейзи.

Фрейзи рассмеялся. Да-да, рассмеялся. Короткий ослиный взвизг.

— Если бы мне платили хотя бы по никелю каждый раз, когда актер пытается втереть мне байки про «другие предложения», я бы давно скупил всю страну. — Темные глаза его блеснули. — Будешь неукоснительно соблюдать свой контракт. — Он вынул сигару из ящичка, лежащего на столе, отстриг у нее кончик и ткнул ею в Рута: — Будешь работать на меня.

— За нищенские гонорары — не буду. — Бейб встал, снял свою бобровую шубу с крючка на стене, а заодно снял и шубу Джонни, бросил ему ее через всю комнату.

Фрейзи зажег сигару и смотрел на него. Бейб надел шубу. Застегнулся. Склонился над Кэт Лоусон и взасос чмокнул ее в ротик.

— Всегда приятно повидать тебя, куколка.

У Кэт сделался такой вид, словно он пошарил рукой у нее между ног.

— Пошли, Джонни.

Джонни направился к двери; вид у него был такой же потрясенный, как у Кэт.

— Если ты выйдешь в эту дверь, — предупредил Фрейзи, — в следующий раз я тебя увижу в суде, Милашка.

— В суде так в суде. — Бейб пожал плечами. — Знаешь, в чем ты меня неувидишь, Гарри? В форме «Ред Сокс».

Двадцать второго февраля на Манхэттене сотрудники саперного отдела Нью-Йоркского управления полиции и агенты Секретной службы арестовали четырнадцать испанских радикалов из «Grupo pro prensa» , [70]обвинив их в заговоре с целью убийства президента Соединенных Штатов. Как сообщали, убийство планировалось на следующий день в Бостоне, куда президент Вильсон прибудет из Франции.

Мэр Питерс объявил общегородской выходной, дабы отметить прибытие главы государства, и собирался провести праздничное шествие, хотя президентский маршрут от пристани Штата до отеля «Копли-плаза» Секретная служба не разглашала. После арестов в Нью-Йорке в бостонских домах приказали закрыть окна, а федеральные агенты с винтовками усеяли крыши вдоль Саммер-стрит, Бикон-стрит, Чарльз-стрит, Арлингтон-стрит, Коммонуэлс-авеню и Дартмут-стрит.

В воздухе роились бесчисленные предположения: уверяли, что «секретный» парад в честь президента пройдет возле ратуши, или на Пембертон-сквер, или на Садбери-сквер, или на Вашингтон-стрит, но Рут отправился к зданию сената. Не каждый день выпадает шанс увидеть живого президента. Кортеж Вильсона покатил по Парк-стрит с двенадцатым ударом часов и затем свернул к сенату. По другую сторону улицы, на лужайке парка Коммон, кучка рехнувшихся дамочек-суфражисток жгла корсеты и даже несколько бюстгальтеров, выкрикивая: «Нет права голосования — нет гражданства!» — но Вильсон не смотрел на них. Он был меньше ростом, чем представлял себе Рут; ехал на заднем сиденье открытого седана и механически махал толпе: качнет запястьем влево, потом вправо, потом снова влево, но глазами скользит лишь по окнам верхних этажей да по кронам деревьев. И это его счастье: у парка Коммон Рут заприметил плотно сгрудившихся мужчин довольно-таки зверского вида, сдерживаемых на месте полицией. Этих суровых ребят тут собрались тысячи, не меньше. Они держали плакаты, из которых явствовало, что они — «демонстрация бастующих города Лоуренс», и выкрикивали оскорбления в адрес президента и оттесняющей их полиции. Рут фыркнул, увидев, как суфражистки устремились вслед за кортежем, продолжая вопить что-то о праве голоса и сверкая голыми, красными от холода икрами, потому что свои панталоны они тоже отправили в костер. Он перешел улицу; между тем кортеж двинулся по Бикон. Невдалеке от парка он услышал вопли и увидел, что забастовщики сцепились с копами, кто-то спотыкался и падал, кто-то отвешивал неуклюжие удары, и голоса звучали все громче, все исступленнее.

«Проклятье, — подумал Рут. — Весь мир бастует».

Кортеж приблизился к нему, медленно катя по Чарльз-стрит. Бейб, шагая лениво и неспешно, проследовал вместе с толпой за вереницей машин; она змеей обвилась вокруг Городского сада, заскользила по Коммонуэлс-авеню. По пути он раздал несколько автографов, пожал несколько рук, но его слава явно померкла рядом с сиянием более крупной звезды. А что, даже мило. Люди сегодня меньше липли и приставали к нему, и в тени Вильсоновой известности, сверкавшей как ясное солнышко, Бейб ощущал себя одним из простых людей. Может, он и знаменитость, но винтовки в их головы сегодня нацелены не из-за него. У того слава — мерзкого вкуса. А у него слава дружелюбная, простонародная.