Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов

Даймон. Откуда родится нужность?

Варсава. Она есть ветвь благости и блаженства.

Даймон. Благость же и блаженство откуда есть?

Варсава. Сия ветка от древа жизни.

Даймон. Где есть древо жизни?

Варсава. Посреди плоти нашей.

Даймон. Что есть древо жизни?

Варсава. Есть закон ума.

Даймон. Что есть закон ума?

Варсава. Свет тихий святой славы, бессмертного отца небесного… Образ ипостаси его, ему же слава вовеки. Аминь.

Бес, несколько будучи смущен и водрузив очи в землю, помышлял в себе, негодуя на странности ответные. После же вопросил: «Ныне ли узаконяешь? И подлагаешь в основание лживую твердь сию, нужность не трудна?»

Варсава. Аминь говорю тебе: сколь что нужнее, столь удобнее.

Даймон. Ты ли написал 30 притчей[250] и дарил оные Афанасию Панкову?

Варсава. Воистину так есть. Сей есть друг Варсаве.

Даймон. Помнишь ли едину из них, в которой беседует Буфон со Змиею, обновившею юность?[251]

Варсава. Помню. Я оную притчу увенчал толкованием таковым:

Чем большее добро,
Тем большим то трудом
Ограждено, как рвом.

Даймон. А-а, новый архитектон! Ныне-то ты мне попал в силок.

Варсава. Исповедую согрешение мое.

Даймон. Видишь ли, как брань на тебя твоя же воздвигает слава.

Варсава. «Если говорим, что греха не имеем, себя прельщаем…»

Даймон. Или же заколи новую твою славу ту: «Нужность не трудна».

Варсава. Новое чудо боголепное – заколю ли?

Даймон. Или если поборяешь по ней: преступника в себе обличаешь, разоряя созданную самим тобою прежнюю ограду, оградившую трудом дом (как великолепно написал ты), всякое благо.

Варсава. Не я Бог и согрешаю, не я опять-[таки] бес и каюсь.

Даймон. Ох! Слова твои взбесили меня. Иди за мной, сатана! Не о покаянии слово мое. Но разумеешь ли, что грех нарицается по-эллински ἀμαρτεία, гласит же: преступление, буйство, заблуждение, безумие…

Варсава. Вельми разумею. Грех есть слепота душевная.

Даймон. Почто же, слеп будучи, слепцов дерзаешь, узаконивая странную и неслышанную славу?

Варсава. Почто? Того ради, что каюсь.

Даймон.

О ворон ночной! Кайся, раскайся, окаивайся… но не будь творец догматов новых.

Варсава. Кто же может каяться и прийти на иное, не поставив прежде новой судьбы и нового рока в основание? На чем станет? Ведомо, что дух покаяния стоит на каменном острове, поправ прежнюю злобу, облобызав же новую благодать. Сия благодать есть новый адамант, подлагаемый в основание новозиждемому граду святому. Она есть вечное зерно, откуда произрастает древо нетленных плодов и нового века. Сего ради всуе разделяешь нераздельное. Каяться – узреть берег новой славы, начать новую жизнь новым сердцем, новыми плодами – все сии ветви суть от единого древа и есть одно и то же. Как утро, свет, солнце, луч, день есть то же. Как же сказал ты мне: «Кайся, но не будь творец догматов новых»?

Даймон. Перестань, говорю, высокобуйствовать! Оставь спор и облобызай слывущую искони в народах славу сию:

Δύσϰλα τὰ ϰαλά, εὔϰολα τὰ ϰαϰά.
Gravissima bonitas, levissima malitia.[252]

Варсава. Приложи, если хочешь, и сие:

Dulcissima mala, beatissima mala.
Amarissima bona, miserrima bona.[253]

Однако смрада сего отнюдь не вмещает сердце мое. Если: будет гортань моя гробом открытым? Если возвратятся мне Лиины очи? Вепрево обоняние? Уста Иудины? Тогда разве облобызаю сию ненужную славу.

Когда Израиль почтет крастелям стерву, тогда и я предпочту вепря Минерве.

Даймон. Так ли? На все академии, на все школы и на все их книги брань воздвигаешь?