Наставники

«Дорогой Деспард,

Ваше известие нимало не удивило меня, однако я искренне скорблю о Ройсе и его домочадцах. Он – пятый ректор, ушедший от нас в иной мир с той поры, как меня провели в члены Совета.

Я готов выполнить все обязанности, возложенные на меня предписаниями нашего Устава, и манкировать ими не собираюсь. Что же касается до экземпляров Устава и «Положения о выборах», доставленных мне вместе с Вашим письмом, то вы совершенно напрасно обеспокоили себя: в продолжение последних недель я неоднократно освежал в памяти необходимые в настоящем случае параграфы этих документов и теперь решительно убежден, что сумею выполнить свой долг.

Я позволю себе не согласиться с Вашим мнением относительно формальности имеющего быть собрания. Я уверен, что, придав нашей встрече чисто формальный оттенок, мы не сумеем выразить должного уважения к памяти покойного ректора. Вместе с тем я считаю, что собранно не следует чересчур затягивать, и предлагаю начать его завтра в четыре часа сорок пять минут пополудни. Мни всегда представлялось, что четыре часа тридцать минут – время слишком раннее. Чай я предложу подать к четырем часам пополудни, как обычно.

Всегда Ваш – М.Г.Л.Ген»

– Итак, старик заявил свои права, и нам не остается ничего иного, как подчиниться требованию Устава, – сказал Браун.

На следующий день все, кроме Гея, пришли в профессорскую с опозданием. За чаем ели мало и разговаривали вполголоса – однако не от горя, а из соображений внешней благопристойности. Накануне многим действительно было очень горько, но горестные сожаления о знакомых глохнут довольно быстро: эгоизм здоровых людей вытесняет их из наших сердец столь поспешно, что людям неловко признаваться в этом друг другу, и печальные лица, в добавление к траурным нарядам, помогают им сохранить декорум. Сегодня в профессорской не было только Пилброу; но лишь трое из нас по-настоящему страдали: Кристл, такой резкий и грубый, что все его сторонились, Джего, выглядевший вконец измученным, да Рой Калверт – он всю ночь провел в Резиденции, и его ввалившиеся глаза были обведены черно-синими кругами.

Впрочем, Джего-то истомило тревожное ожидание, а не печаль, так что искренне горевали о Ройсе только двое – Кристл и Калверт; они даже не замечали всеобщей возбужденности.

В половине пятого многие уже сидели на своих привычных местах за столом для совещаний; однако Гей неторопливо попивал чай и по обыкновению громко разглагольствовал – слушай, кто хочет. Наконец часы пробили три четверти пятого, и он сказал:

– Так-так. На четыре сорок пять я назначил собрание. Пора начинать. Да, время подошло, джентльмены.

Он сел на председательское место и оглядел собравшихся. Приглушенный шум голосов постепенно стих. Гей с трудом поднялся на ноги и для устойчивости оперся руками о столешницу.

– Сидите, джентльмены, – проговорил он. – Я встал, ибо известие, послужившее причиной сегодняшнему собранию, приличнее сообщить стоя. – Он выглядел элегантным и внушительным; его бородка была аккуратно подстрижена и причесана; он как бы даже помолодел. – Да, я должен сообщить вам грустную новость. Чрезвычайно грустную. Вчера вечером скончался наш ректор. Я назначил собрание на сегодня, повинуясь требованиям Устава. А сейчас мне хочется сказать несколько слов в память о нашем покойном руководителе. – Гей говорил больше получаса. Его звонкий голос звучал ясно и отчетливо – довольно длинная речь, видимо, нисколько его не утомила. И он почти не сбивался. Только раз или два память подвела его, и он приписал Ройсу черты характера и поступки прежних ректоров. Сегодня Гей был в хорошей форме; он умел, а главное, любил говорить на публику, и ему удалось припомнить совсем недавние, близкие нам события из жизни Ройса. Одно было нехорошо – он откровенно наслаждался собственной речью.