— Последний раз я ел в Сплите тридцать шесть часов назад. Сплит!.. Сплит!.. — Радостно посмеиваясь, он произнес это слово несколько раз. — Что за дикие названия! У итальянцев и то не такие дикие… Люблю славян! Поразительное количество красивых людей. Стоишь на рыночной площади и смотришь… А уж скромные — до изумления! Интересно, почему это к юго-востоку от Бреннера люди с каждой милей становятся все красивее? Тирольцы очень хороши. Далматы еще лучше. И чем красивее люди, тем они скромней. Тирольцы довольно скромный народ. Далматы на диво скромны… Неужели это закон природы? Дурацкий, доложу я вам, закон…
Пилброу говорил беспрерывно — я не мог вставить в его речь ни слова. Он добирался до Англии на самолете. Его путешествие длилось два дня — и он, видимо, ничуть не устал.
Вскоре он сказал — очень серьезно, но без всякого предисловия:
— В Европе обстановка гораздо хуже, чем во времена моей молодости.
— Политическая обстановка?
— Наших друзей вот-вот уничтожат. Все, во что мы верили, растоптано. Соотечественнички бесстрастно наблюдают. Или обедают в лучших домах. Проклятые идиоты! Снобы! Снобизм доведет Британию до самоубийства.
Эти слепые снобы не способны отличить врагов от друзей. Решительно не способны! А слепцы могут привести страну только на край пропасти…
Пилброу рассказал мне, что ему удалось сделать. Он исхитрился навестить своих друзей в концентрационном лагере. Он вел себя очень храбро. Храбро и мудро — хотя казался просто веселым пожилым бодрячком.
— Мне хотелось предупредить вас, — неожиданно сказал он. — Поэтому-то я и обрадовался, что вы еще не спите. Мне хотелось предупредить вас заранее, до того, как узнают другие. Я не могу голосовать за Джего. Я не могу голосовать за человека, который поддерживает чуждые нам идеалы. У меня и у вас общие идеалы. Вот почему я решил предупредить вас заранее…
Меня ошеломили его слова. Мне не показалось бы странным, если б он объявил себя противником Джего с самого начала. Ему не нравились политические взгляды Джего, но я думал, что он сознательно пошел на компромисс. Сейчас меня не удивила бы какая-нибудь формальная отговорка, прикрывающая его нежелание участвовать в выборах. Но специально приехать в Кембридж и ворваться ко мне среди ночи, чтобы объявить о своем решении!.. Все еще не придя в себя, я машинально спросил:
— И что же вы намерены делать?
— Голосовать за Кроуфорда, — не задумываясь ответил Пилброу. — У него прогрессивные взгляды. Он всегда их придерживался. В этом смысле мы вполне можем на него положиться.
Я попытался собраться с мыслями, чтобы переубедить его. Я повторил ему все аргументы, которыми пользовался в споре с Гетлифом. Потом подумал и привел еще один довод, который, по моим расчетам, мог повлиять на него: сказал, что молодежь — Калверт и Льюк — поддерживают Джего, напомнил ему, что он всегда шел в ногу с молодежью. Ничто не помогало: он возражал мне взволнованно и немного сбивчиво, но твердо стоял на своем.
Тогда я сделал еще одну попытку:
— Вы ведь знаете, что положение в мире тревожит меня не меньше, чем вас. Если только это возможно.
Пилброу понравилась моя последняя реплика, и он улыбнулся.
— Ведь знаете, правда?
— Конечно, знаю. Конечно. Больше, чем этих…
— Нет-нет, — сказал я. — Не больше, чем Гетлифа или юного Льюка. Но и не меньше. Зато я принимаю политические события даже ближе к сердцу, чем вы. Для меня они становятся последнее время как бы личной трагедией.
— Правильно! — воскликнул Пилброу. — Совершенно правильно! События в мире должны быть поистине чудовищными, чтобы человек начал воспринимать их как личную трагедию. А сейчас…
— И тем не менее, — прервал его я, — они не должны влиять на нашу университетскую жизнь. Нам надо выбрать в ректоры наиболее достойного человека. — Я замолчал, надеясь, что это произведет на него впечатление. — Вы ведь не будете отрицать, что вам всегда нравился Джего?
— Не буду, — сейчас же согласился Пилброу. — Он очень сердечный человек. Поразительно сердечный.
— А как вы относитесь к Кроуфорду?
— Равнодушно.
— У него прогрессивные политические взгляды, — сказал я. — Но вам известно не хуже, чем мне, что ему не нужна человеческая культура. Если завтра исчезнут все книги, без которых вы не мыслите себе жизни, он этого просто не заметит.
— Пожалуй. И все же… — В карих глазах Пилброу блеснула растерянность.
— Во всех наших разговорах вы неизменно подчеркивали значение человеческой личности. Вам ведь не придет в голову отрицать, что Джего и Кроуфорд — очень разные люди. А теперь получается, что для вас абстрактная политическая программа важнее личности. Значит, личности вы больше не придаете никакого значения?
— Мы всегда чем-нибудь поступаемся. — Пилброу нашел способ защиты и заговорил с прежней уверенностью. — Если мы не пожелаем ничем поступиться, то в конце концов потеряем все.
Я решился на крайнее средство:
— А что ждет Джего?
— Разочарование…
— Вы прекрасно знаете, что не только разочарование.
— Да. Не только.