Наставники. Коридоры власти

Кроуфорд во второй уже раз замещал в Совете Общества какого-то умирающего старика. Рассказывая нам об этом, он был по-всегдашнему невозмутим. Найтингейл слушал его, угрюмо нахмурившись, но все же не выдержал и спросил:

— Вы знаете, когда будут известны результаты голосования?

Кроуфорд полистал свою записную книжку.

— В марте. — Он назвал точную дату. — Но опубликуют их месяца через два после этого. Вас интересует какой-нибудь определенный человек?

— Д-да!

Тут уж Найтингейла понял даже Кроуфорд.

— Вы говорите о себе?

— Да.

— Простите, я сразу не сообразил, — равнодушно извинился Кроуфорд. — Я ведь работаю в другой подкомиссии, у нас с вами разные специальности. По-моему, я ничего не слышал о химиках. Или просто не обратил внимания. Но если мне удастся узнать что-нибудь определенное, я скажу вам. Вся эта никому не нужная секретность кажется мне чепухой.

Фрэнсис Гетлиф внимательно слушал их разговор, а потом, когда мы вышли вместе с ним из профессорской и дверь за нами закрылась, сказал:

— Неужели никто не избавит его от этой муки?

— Ты что-нибудь знаешь?

— Я слышал фамилии химиков. Разумеется, его там нет. Он не включен даже в списки кандидатов. Его никогда не выберут в члены Общества.

— Вряд ли кто-нибудь скажет ему об этом.

— Еще бы.

— А когда, кстати, выдвинут твою кандидатуру? — спросил я Фрэнсиса, забыв о нашей размолвке.

— Когда я буду уверен, что меня изберут — изберут через три или четыре года после выдвижения моей кандидатуры. Я не хочу ничего начинать без уверенности в успехе.

— Ты собираешься сделать первую попытку будущей весной?

— Собирался. Я надеялся, что тогда к сорок второму году я пройду в члены Общества. Но все поворачивается не совсем так, как мне хотелось бы, — с горькой откровенностью сказал Фрэнсис.

— Тебе последнее время не везло? — спросил я.

— Да, пожалуй, — ответил он. — На мою работу почти не обратили внимания. Но дело не только в этом. Я работал хуже, чем мог.

— У тебя еще много времени впереди, — сказал я.

— Много, — согласился Фрэнсис.

Никто из нас, подумал я, не относится к себе так требовательно, как он.

Недели через три, зайдя после ленча в привратницкую, я услышал голос Найтингейла. Меня поразил его тон, и я вспомнил, что сегодня должно выясниться, кого из кандидатов избрали в Королевское общество.

— Если на мое имя придет телеграмма, — говорил Найтингейл привратнику, — пришлите мне ее тотчас же. Я буду у себя до самого обеда. Тотчас же — вы меня поняли?

День был пронзительно холодный: зима прогнала неустойчивую февральскую весну, наползли свинцовые тучи, и часа в четыре уже стемнело. Я читал, сидя у камина, а потом позвонил дворецкому и заказал чай, чтобы выпить его до прихода студента. Дожидаясь официанта, я подошел к окну. В морозном воздухе кружились редкие снежинки; стуча по каменным плитам шипами футбольных бутс, через дворик прошло несколько старшекурсников, их голые коленки посинели от холода, изо рта облачками белого пара вырывалось теплое дыхание. Потом я увидел Найтингейла — он шагал в сторону привратницкой. Студенты громко и весело перекликались, но Найтингейл, казалось, не замечал их.

Спустя минуту он прошел назад — медленно и понуро; он явно не чувствовал холода. Телеграммы не было.

Сидя за обедом в трапезной — с мертвенно-бледным, неестественно напряженным лицом и словно бы высеченными на лбу морщинами, — он то и дело прикладывал руку к затылку, так что Льюку, который сидел с ним рядом, в конце концов стало не по себе. Он несколько раз взглядывал на это бледное, изнуренное, мрачное лицо, порывался заговорить, но сдерживался. Потом спросил:

— У вас все в порядке, Найтингейл?

— Что значит — все в порядке? — огрызнулся Найтингейл. — Разумеется, у меня все в порядке. Что это вам пришло в голову?

Льюк покраснел, но все же ответил:

— Мне показалось, что вы, может быть, переработали. У вас такой утомленный вид…

— Переработал? — повторил Найтингейл. — Вы думаете, это самое худшее, что может случиться?

Льюк пожал плечами, неслышно выругался, и тут наши взгляды встретились. Последнее время Льюк говорил о себе с горестной насмешкой: у него не ладилась работа, и он сидел в лаборатории с утра до ночи. Уж ему-то было известно, что это значит — переработать.

Мы уже съели суп и доедали рыбу, когда в трапезную вошел Кроуфорд.

— Простите за опоздание, — сказал он, глядя на Винслоу, и сел рядом со мной за стол. — Сегодня утром собирался Совет Королевского общества, а в такую погоду даже поезда ходят плохо.

Он принялся есть, по обыкновению быстро и методично, не замечая мучительно тревожного, вопрошающего взгляда Найтингейла, который не отводил от него глаз с тех самых пор, как он появился на пороге трапезной. Доев второе блюдо, Кроуфорд заговорил со мной — только потому, что я был его соседом по столу. Он разговаривал абсолютно одинаково со всеми своими знакомыми, и если ему хотелось что-нибудь сказать, то его устраивал любой собеседник.