Наставники Лавкрафта (сборник)

На следующее утро я была очень сонная и уставшая, и толком не могла заниматься, и очень обрадовалась, когда уроки закончились и пришло время обедать, потому что я хотела пойти на прогулку и остаться одна. Был теплый день, и я пошла на красивый холм, покрытый дерном, и села на старую мамину шаль, которую специально взяла с собой. Как и вчера, небо было серым, но сквозь облака просачивалось белое сияние, и с того места, где я сидела, я могла видеть весь город – тихий, спокойный и белый, словно нарисованный. Я вспомнила, что на этом холме няня научила меня играть в одну старую игру под названием «Троя», в которой надо танцевать и извиваться особым образом в траве, и если протанцевать так достаточно долго, то будешь отвечать на заданные тебе вопросы, хочешь того или нет, и, что бы тебе ни сказали делать, ты будешь вынужден исполнить. Няня говорила, что раньше много было подобных игр, о которых немногие знали, и была такая, при помощи которой можно было превращаться в кого угодно, и ее прабабушка, когда была маленькой, видела одного старика, который знал девушку, превратившуюся в большую змею. А еще была другая очень старая игра, где надо было танцевать, извиваться и переворачиваться; с помощью этой игры можно было забрать у человека душу и не возвращать так долго, как захочешь, а его тело будет ходить пустым и бесчувственным. Но я пришла сюда подумать о том, что произошло вчера, и о тайной роще. С того места, где я сидела, я могла видеть далеко вокруг, даже расщелину за городом, которую я нашла, – там маленький ручеек привел меня в неизведанную местность. Я представила, будто я снова иду вдоль него, и прошла в голове весь путь, и наконец нашла рощу, и пробралась в нее сквозь кусты, и тогда в сумерках я увидела то, отчего словно бы наполнилась огнем изнутри, словно я хотела танцевать, и петь, и взлететь в воздух – от того, как я изменилась и стала необыкновенной. Но мое видение нисколько не изменилось и не потускнело, и я снова и снова гадала, как такое могло произойти. Неужели нянины сказки были правдивы, потому что днем на открытом воздухе все казалось совсем не таким, как ночью, когда я была напугана и думала, что меня сожгут заживо? Я однажды рассказала папе одну из ее сказок – ту, что была о привидении, – и спросила, правда ли это, а он ответил, что это полная чушь и только простые необразованные люди могут верить в подобный вздор. Он очень разозлился на няню за то, что она рассказала мне эту сказку, и отчитал ее, а после я поклялась ей, что никогда ни слова не скажу никому о том, что она мне рассказывает, а если нарушу обещание, то пусть меня искусает большая черная змея, живущая в лесном пруду. И в полном одиночестве на холме я гадала, что же было реальным. Я видела что-то совершенно необыкновенное и невероятно прекрасное, я знала такую сказку, и если я на самом деле это видела, а не придумала, насмотревшись на темноту, черные ветки и сияние, озаряющее небо из-за большого круглого холма, но видела по правде – значит, и все остальные чудесные, прекрасные и ужасные вещи существуют, и от этой мысли я замирала и дрожала и меня бросало то в жар, то в холод. И я смотрела вниз на город, такой тихий и спокойный, будто маленькая белая картинка, и думала снова и снова, может ли это быть правдой. Я долго ничего не могла решить; странный трепет в моем сердце, казалось, все время нашептывал, что это вовсе не выдумка, – и все же это казалось настолько невозможным, и я знала, что отец и все остальные сказали бы, что это ужасный вздор. Мне и в голову не пришло сказать ни ему, ни кому-то другому хоть слово об этом, потому что я знала, что это бесполезно – надо мной только посмеются или наругают, – так что я долго ходила тихая и задумчивая, и по ночам мне часто снились удивительные вещи, и иногда я просыпалась утром и в слезах протягивала к ним руки. Но мне было и страшно тоже, потому что повсюду таились опасности и со мной могло случиться что-то ужасное, если я не буду очень осторожна, если верить сказкам. Эти старые сказки постоянно вертелись у меня в голове, ночью и утром, я вспоминала их и рассказывала самой себе снова и снова, и ходила гулять в те места, где няня мне их рассказывала; и, сидя у огня в детской по вечерам, я представляла, что няня сидит в кресле и рассказывает мне сказку тихим голосом, боясь, как бы кто не подслушал. Но чаще всего она рассказывала мне об этих вещах, когда мы были на прогулке, далеко от дома, потому что она говорила, что это очень тайные вещи, а у стен есть уши. А когда няня хотела рассказать что-то еще более тайное, мы прятались в роще или в лесу, и мне казалось очень веселым осторожно пробираться вдоль живой изгороди, а когда нас точно никто не видит, неожиданно прятаться в кустах или убегать в лес. Так мы могли не сомневаться, что наши секреты останутся только нашими и никто другой их не узнает. Время от времени, когда мы так прятались, она показывала мне самые разные странные вещи. Помню, однажды мы были в орешнике возле ручья, и там было очень уютно и тепло, хотя на дворе стоял апрель. Солнце уже пригревало, и свежие листочки начали распускаться. Няня сказала, что покажет мне одну забавную вещь, которая меня развеселит, и, как и обещала, показала, как перевернуть вверх дном весь дом, да так, чтобы никто не догадался, что это твоя работа, и чайник и чашки будут кружиться в танце, от фарфора останутся лишь осколки, а стулья сами собой начнут кувыркаться. Однажды я испробовала этот способ на кухне и обнаружила, что у меня неплохо получается, ведь с комода упала целая стопка тарелок, а маленький рабочий столик кухарки наклонился и перевернулся «прямо у нее на глазах», как она говорила, но она так испугалась и так побелела, что я больше этого не делала, ведь она мне нравилась. Там же, в зарослях орешника, где няня научила меня, как заставить вещи кувыркаться, она показала мне, как вызвать стуки и поскрипывания, и этому я тоже научилась. Еще она научила, какие стихи произносить в одних случаях и какие делать знаки в других, и другим вещам, которым ее научила прабабушка, когда няня сама была маленькой девочкой.