Наставники Лавкрафта (сборник)

Мачеха не считала достоинством самурайское происхождение матери О-Йоши. Девушка отличалась деликатностью, но это качество О-Тама приписывала как раз происхождению и полагала недостатком. Все же остальное в характере падчерицы она не воспринимала как нечто особенное, шедшее от предков матери. Напротив, ее трудолюбие, доброта – эти качества О-Тама полагала обычными. Они не требовали исправления, и потому не было нужды быть жестокой к девочке. Но у О-Йоши имелись и другие свойства, которые мачеха рассмотреть была не способна: глубокое, хотя и неявное чувство нетерпимости к любой нравственной несправедливости, неистребимое самоуважение и скрытая, но исключительная сила воли, способная одержать победу над любой болью физической. А потому реакция О-Йоши, когда ей сказали, что она станет женой Окадзаки, обманула мачеху. Та ожидала восстания и готова была подавить его. Но она ошиблась.

Сначала девушка смертельно побледнела. Но в следующий момент малиновый румянец густо залил ее щеки, и она низко поклонилась родителям. Это приятно удивило старого Мийяхару, поскольку на формальном языке такое поведение означало полную готовность дочери покориться родительской воле. Внешне она не выказала никакого недовольства, и это очень обрадовало мачеху. А потому О-Тама даже сочла возможным поделиться некоторыми деталями того, как умело она заманила Окадзаки в ловушку. Посмеиваясь, поведала о комедии переговоров, рассказала, какие уловки применяла и на какие жертвы был вынужден пойти старик, как глуп он был, клюнув на те приманки, что для него приготовили. Ее речь была вполне банальна: то был один из способов, проверенных веками, – когда молоденькую девушку, без ее согласия, обручают со стариком. Неизменной составляющей этого ритуала были и советы, как управлять пожилым мужем. И О-Тама дала такой – действительно, ценный – совет. Во всем этом разговоре имя Таро даже не было упомянуто. Изящными поклонами О-Йоши поблагодарила мачеху. Совет и в самом деле был замечательный. Любая разумная крестьянская девушка, следуя тому, что сказала О-Тама, могла легко «крутить» пожилым мужем и жить в свое удовольствие. Но О-Йоши только наполовину была крестьянкой. Ее внезапная бледность при неожиданном известии об уготованной судьбе, а потом и малиновый румянец были вызваны двумя эмоциями, природу которых О-Тама постичь, конечно, не могла. Они были быстрыми, но сложными – куда сложнее тех расчетов, что когда-либо вела О-Тама.

Первым был шок ужаса – от него О-Йоши смертельно побледнела. Девушка поняла, что ее мачеха – существо совершенно бесчувственное и лишенное морали; спорить и бороться с ней бесполезно. Следствием будет только еще больший позор – сделка все равно состоится, дочь продадут безобразному старику. Но почти мгновенно на смену ужасу пришло иное – отчетливое ощущение необходимости силы и мужества, чтобы противостоять злу. А еще осознание, что играть собственную роль нужно очень тонко – только так можно одолеть грубость и хитрость. И тогда она улыбнулась. В этот момент молодая воля обрела силу стали, такую силу, что дана мечу самурая, с легкостью разрубающему железные доспехи. Девушка сразу поняла, что должна делать, – кровь поколений самураев, что текла в ней, подсказала это. Необходимы были только время и удобный случай. И тут же она ощутила такую уверенность в том, что исполнит задуманное, что пришлось сделать над собой изрядное усилие, чтобы не рассмеяться в голос. Свет, вспыхнувший в ее глазах, обманул мачеху. Та смогла разглядеть только то, что мог вообразить ее ограниченный ум: удовлетворение от осознания того, что несет с собой обретенное богатство и возможность им распоряжаться.

…Случилось все это на пятнадцатый день девятого месяца. Свадьбу назначили на шестой день десятого. Через три дня О-Тама, поднявшись по обыкновению на рассвете, обнаружила, что падчерицы нет дома. Юкида Таро тоже исчез – со второй половины предшествующего дня отец его не видел. Но через несколько часов от обоих пришли письма.

VIII

Утренний поезд из Киото прибыл на станцию, и тотчас платформу затопили шум и суматоха: стук деревянных гэта, обрывки разговоров, выкрики деревенских мальчишек, продающих пирожные и завтраки. Длилось это недолго: пять минут – и стихли гэта, перестали хлопать двери вагонов, смолкли мальчишки, засвистел гудок, поезд тряхнуло, и он поехал. Его грохот отдалялся и отдалялся, пока совершенно не стих вдали, на севере. Полицейский закрыл калитку, что вела на платформу, и принялся расхаживать взад и вперед, безучастно обозревая панораму рисовых полей.