Наставники Лавкрафта

Обстановка в доме стала более напряженной, чем ранее; впервые я заметила в поведении служащих смятение, вызванное кризисом. Случившееся, естественно, не укрылось от людей; мы могли бы дать какие-то объяснения, но этого было мало, если учесть внезапность отъезда экономки. Горничные и лакеи выглядели рассеянными; от этого нервы мои натягивались все туже, пока я не почувствовала, что нужно перевести ситуацию в иное русло. Одним словом, я уподобилась тому кормчему, который, схватившись за руль, сумел избежать крушения; смею сказать, что мне удалось справиться с задачей, лишь сделавшись в то утро очень высокомерной и очень сухой. Я охотно вспомнила о своих многообразных обязанностях и дала знать об этом прислуге; в общем, оставшись в одиночестве, я проявила незаурядную твердость. В таком настроении я за час или два обошла весь дом, имея, без сомнения, вид полной готовности к любым атакам. Так, с ноющим сердцем, устроила я парад на благо всем, кого это могло касаться.

Казалось, что особой, которой это касается меньше всего, вплоть до обеда был малыш Майлс. В своих скитаниях по дому я не встретила его, но это делало лишь более очевидной перемену в наших отношениях, случившуюся после того, как накануне днем он своей игрой на пианино задержал меня, обманул и одурачил, действуя в интересах Флоры. О том, что каверза вышла наружу, явно свидетельствовали заключение и быстрый отъезд девочки, а сама перемена сказалась в том, что мы прервали регулярные занятия в классной комнате. Утром, спускаясь в холл, я отворила дверь в спальню Майлса, но он уже куда-то исчез, и мне сказали, что он завтракал в присутствии двух горничных с миссис Гроуз и сестрой. Затем он сказал, что пойдет прогуляться; ничто, на мой взгляд, не могло яснее выразить его откровенное понимание резкого изменения моего статуса. Рамки нового положения ему еще предстояло определить, но так или иначе было некое утешение – особенно для меня – в том, что можно было перестать притворяться.

Раз уж столько тайного всплыло на поверхность, вряд ли я преувеличу, если скажу, что самым разительным открытием была абсурдность продолжения наших занятий. На самом деле мне уже давно было нечему его учить. Теперь стало ясно, что мальчик замечал те мелкие уловки, посредством которых я пыталась избавиться от непосильного состязания с ним на поле его истинных способностей, – замечал и молчаливо принимал, заботясь о моем достоинстве больше, чем я сама. В любом случае, он отныне обрел свободу; я не собиралась как-либо посягать на нее; я дала ему это понять уже прошлым вечером, когда, сидя с ним в классной комнате, не обмолвилась ни словом на эту тему, не бросила ни вызова, ни намека. С того момента меня сильно увлекли другие идеи. Но стоило ему наконец появиться, как я уяснила себе всю сложность их реализации, всю концентрацию проблем, воплощенную в образе чудесного ребенка, на который случившееся, по видимости, не набросило никакой тени, не поставило пятна.

Чтобы подчеркнуть для прислуги свое высокое положение, я велела накрывать стол для меня и мальчика «внизу», как у нас говорили, то есть в парадной столовой, и потому ожидала его там, среди помпезной роскоши, напротив того окна, сквозь которое, в то первое страшное воскресенье, с помощью Гроуз увидела – не скажу свет, это не то слово – проблеск истины. И сейчас я ощутила заново, уже в который раз, насколько мое равновесие зависит от жесткости моей воли, от способности закрыть глаза как можно плотнее и не видеть, что мои намерения, увы, направлены против законов природы. Я могла добиться успеха, только подчинив «природу», взяв ее под опеку и относясь к чудовищному вторжению как к попытке задать ей новое направление – конечно, необычное, да и неприятное, но требующее, в конечном счете, для красоты фасада, лишь еще одного оборота винта обычной человеческой добродетели.

Тем не менее ни одна попытка не могла бы потребовать больше такта, чем мой замысел получить доступ ко всей природе. Как могла бы я хоть чуть-чуть коснуться этой темы, не ссылаясь на прошедшие события? Как, с другой стороны, сослаться на них, не погружаясь снова в мерзкую тьму? Спустя некоторое время ответ нашелся, и правильность его подтвердилась тем, что я обрела остроту зрения, позволившую мне неопровержимо разглядеть редкое качество моего маленького товарища.