Настигнут Радостью

Все это осложнялось тем, что именно тогда у него были очень плохие отношения с отцом, тоже из–за Виверна. Наставник, готовивший его в Сэндхерст, написал отцу, что брат совершенно ничему не научился в школе. Это еще не все — я нашел у отца книгу «Традиции Ланчестера», в которой он резко отчеркнул несколько строк о наглости, бессер–дечии и пустомыслии школьной элиты, с которой столкнулся новый директор–реформатор. Значит, он считал, что таким вот бессердечным, ленивым, утратившим интерес к ученью, забывшим о подлинных ценностях стал мой брат, помимо прочего неотступно требовавший купить мотоцикл.

И ведь отец для того и отправил нас в Виверн, чтобы нас воспитали как элиту, а результат ошеломил его. Это обычная трагикомедия. Отец Вальтера Скотта сделал все, чтобы сын стал гусаром, но когда гусар предстал перед ним, он забыл о своих аристократических потугах и вновь превратился в честного шотландского юриста, которого тошнит от заносчивых юнцов. Так случилось и в нашей семье. Одним из сильнейших риторических приемов отца было наме–ренно неправильное произношение — так, он всегда растягивал первый слог в слове «Виверн». Мне до сих нор слы–шится, как он ворчит: «Ви–и-вернское жеманство!» Брат приучался говорить изыскано–лениво, голос отца гремел ирландской музыкой, в которой дублинское детство прорывалось сквозь тонкий слой белфастской цивилизации. Я не мог найти себе места в этих вечных ссорах. Если бы я стал на сторону отца против брата, это разбило бы мое представ–ление о наших семейных отношениях. Все было слишком тяжело и сложно.

Но из всех этих «недоразумений», как выражался отец, для меня вышла неожиданная и великая удача. Наставник, к которому отправили брата, был старым другом отца. Он раньше был директором в Лургане, когда отец там учился; и сумел в кратчайший срок так отстроить из обломков знаний брата, что тот не только поступил в Сэндхерст, но даже оказался в очень малом списке стипендиатов. Отца, впрочем, это не обрадовало — как раз в это время они совсем отда–лились друг от друга, а ко времени их примирения успех уже ушел в прошлое. Однако это подтверждало высокую квалификацию учителя, а Виверн к этому времени раздражал отца почти так же, как и меня. И при встрече, и в письмах я молил забрать меня оттуда. Наконец он решился исполнить мою просьбу: надо оставить школу, отправиться в Серрей и готовиться с мистером Кёркпатриком к поступлению в университет.

Этот план стоил ему немалых сомнений. Он должен был представить мне и оборотную сторону: одиночество, внезапный отказ от шумной и веселой школьной жизни (быть может, замечал он, я буду не так рад, как мне кажется), скуку в обществе старика и его жены.

Как же я обойдусь без сверстников? Я старательно делал вид, что обдумываю эти проблемы, но в душе я смеялся. Обойдусь, обойдусь! Трудно ли обойтись без зубной боли, без гвоздя в башмаке, без трусливого озноба? Итак, реше–но! Не говоря о прочем, достаточно и того, что меня больше не заставят заниматься спортом. Если вы не можете представить себе мои чувства, вообразите, что в одно прекрасное утро вы проснулись и узнали, что отменен подо–ходный налог — или безнадежная любовь.

Конечно, мне не повезло, что я не умел играть и не мог подавить отвращения к мячу и клюшке. Я не придаю спорту того морального или даже мистического смысла, который видят в нем некоторые наставники; на мой взгляд, состя–зания пробуждают лишь амбиции, зависть и пристрастия. Однако неприязнь к играм — беда, поскольку она отрезала меня от общения с многими неплохими людьми, к которым было невозможно подступиться как–нибудь иначе. Это беда, но не вина — я старался полюбить спорт. Природа обделила меня, я так же мало пригоден для спорта, как осел из басни — для игры на лире.

Многие писатели замечали занятное совпадение: одна удача влечет за собой другую, как одна не–приятность — следующую. Примерно в то же время, когда отец решился послать меня к Кёркпатрику, в мою жизнь вошло еще одно благо. Несколько глав назад я упоминал о мальчике, который жил по соседству и безуспешно пытался завязать с нами дружбу. Его звали Артур, по годам он приходился ровесником брату; мы оказались в Кэмпбеле одновременно, но и там не свели знакомства. Кажется, незадолго до конца последнего семестра в Виверне я получил записку, что Артур поправляется после тяжелой болезни, лежит в постели и просит меня зайти. Не помню, почему я принял приглашение, но я к нему пошел.

Артур сидел в постели. Под рукой у него лежала книга. «Мифы Норвегии».

— Ты это любишь? — спросил я.