Настька. Не такая, как все

«А ведь маме я теперь совсем не нужна, – мелькнула внезапно одна из таких мыслей, – какое ей там, ведь у нее же теперь… Да она теперь запросто может войти сюда и убить меня… Да, да, вот так просто прикончить, задушить этой самой подушкой, за все то, что я с ней сделала за все эти годы, что я сделала в последние дни…» Она живо вообразила, как мать входит на цыпочках в ее комнату, пока она спит, и тихо, аккуратно душит ее подушкой, а потом так же аккуратно уничтожает все следы своего пребывания в квартире и так же тихо, на цыпочках уходит. «И мое слабое сердце окончательно перестанет биться, а потом врачи в морге станут вырезать из моей груди насквозь прочерневшие легкие», – с горечью подумала Настя. Потом она осознала, что уже больше года у нее ни с кем не было секса. Да что там секса – любви вообще никогда не было. Со Стасом тогда была совсем не любовь, не романтика двух повязанных на крови, а так, обычная ебля, из его жалости к ней. Она вспомнила в подробностях ту роковую ночь, и ее всю от ужаса передернуло. Господи, что же она натворила! А Стас! На что он пошел ради нее…

«А ведь Кирюшка еще совсем мелкий, – внезапно подумала она, – и ничего еще не знает об этом мире. Когда-нибудь он вырастет и узнает о своей беспутной сестре… которой к тому времени уже не будет в живых…» (она понимала, что умрет, просто потому, что была явно не из этого мира, и скоро он должен был расстаться с ней). Вот странно: она и правда всегда мечтала о младшем братике, но теперь, когда он появился, всей душой возненавидела и его, и мать, и весь мир вокруг. Быть может, она сама так сильно изменилась?..

***

Эта весна и меня изменила: во мне что-то поднялось, я почувствовал себя легче, свободнее, и даже осточертевший городской пейзаж наполнился той самой романтикой, которую я ощущал три года назад. И все-таки я был несвободен, связан городской суетой и повседневной рутиной. А город вокруг меня продолжал жить своей обычной, шумной и деловой жизнью, в то же время дыша атмосферой весны, романтики и близости теплых солнечных деньков. В один из таких дней, спеша по делам, но мысленно уносясь вдаль от этой рутины, я случайно встретил Настю. Я даже не помню, в какой момент я осознал, что это именно она – так я был занят своими мыслями и так она была непохожа сама на себя. Если прежде в городском потоке прохожих она явно выделялась из толпы и какой-то незримой чарующей магией приковывала к себе взгляды, то теперь она просто слилась с этим шумным стереотипным потоком, растворилась в нем, стала его частью. Я понял это, когда внезапно заметил ее, перебегавшую дорогу перед джипом и нырявшую между мамочкой с коляской и какой-то старушкой в свой подъезд. Действительно, я ее сначала не узнал: она была в белой куртке, джинсах и кедах (благодаря которым я понял, какого невысокого роста она была, а ведь все уже отвыкли видеть ее без каблуков), с сумочкой на изгибе локтя, [совсем как тогда, при встрече с Олесей] и только черные волосы и бледное лицо были все теми же, по которым ее было невозможно спутать с кем-то другим.

– Настя! Это ты? Подожди! – крикнул я отчаянно, когда она уже скрывалась в подъезде. Она на секунду обернулась и, видимо, узнала меня, но лишь мотнула головой и побежала дальше. Я подскочил к двери подъезда, которая, к счастью, еще не успела закрыться, и, придержав ее, кинулся следом за Настей вверх по лестнице. Без каблуков она смогла бы запросто убежать от меня, но ее слабое сердце и долгое отсутствие каких бы то ни было тренировок позволили мне догнать ее уже на втором этаже. Я лишь легонько тронул ее за плечо. Она резко обернулась, и в глазах ее отразилось какое-то нечеловеческое страдание.

– Настя, ну что такое? Ну перестань, все уже закончилось, – залепетал я бессвязные фразы, сам не понимая, зачем это говорю. Она резко отвернулась, словно хотела сказать: «Отстань, ты все равно не поймешь». Так мы стояли около минуты: она – отвернувшись и словно совсем не замечая меня, я же во все глаза смотрел только на нее. И время вокруг нас словно бы остановилось. Потом вдруг где-то наверху хлопнула дверь, и Настя, словно бы очнувшись, посмотрела на меня и произнесла бесцветным голосом:

– Идем ко мне. Здесь слишком шумно.