Настоат

Начальник следствия виновато улыбается. Боже! Стоять на краю пропасти и чудом обрести спасение! Слава тебе, Господи, слава тебе!

Глубоко вздохнув и одернув мундир, Дункан Клаваретт бережно поправляет золоченые геральдические вензеля, вышитые на левом лацкане, и участливо продолжает:

– Ладно, перейдем к делу! Только для начала переберемся в мой кабинет – а то здесь повсюду вражеские уши.

Начальник Следствия со злостью смотрит на дверь, за которой, как ему думается, притаилась добрая сотня, если не тысяча предателей и шпионов. Паранойя то или нет, но чувство тревоги и незащищенности всегда усиливается на следующий день после попойки. Резкие звуки, косые взгляды, намеки. Все неспроста! Поэтому и для разговора нужно найти более укромное место.

Малыш послушно кивает и спрыгивает с кресла.

Яркий свет, разлитый по просторной, щедро уставленной мебелью приемной Дункана Клаваретта сменяется тусклым отблеском нескольких керосиновых ламп, развешанных по углам его личного кабинета. Аскетическое убранство и монашеская простота этой полупустой кельи всегда приводили Йакиака в благоговейный трепет; с поистине детским восторгом он сознавал, что не в официальной, сверкающей роскошью и златом приемной, а здесь и только лишь здесь, в святая святых огромного, сумеречного замка вершатся судьбы простых смертных, имевших несчастье попасть в поле зрения Великого следствия. Отсюда, из самого сердца Дворца правосудия, тянутся сотни и тысячи нитей, ветвящихся, пересекающихся и в конце концов сплетающихся в единую агентурную сеть, покрывающую собой, подобно теплой, благодетельной паутине, измученное тело умирающего Ландграфства.

Смутные тени от пляшущего в лампах огня красиво ложатся на бумаги, в беспорядке разбросанные по всему кабинету; резвясь, они игриво прыгают по поверхности старого, покосившегося секретера, стонущего под тяжестью книг, документов и целого семейства фарфоровых статуэток. Дункан жестом указывает на низкое кресло, идеально подходящее маленькому гостю.

– Дружище, присаживайся! Теперь мы можем говорить спокойно, не страшась чужих глаз и ушей. Итак, какие у нас новости?

Йакиак, бледный, смущенный, обливающийся потом, часто и взволнованно дышит; утопая в маленьком кресле, он растерянно перебирает бумаги, исписанные ровным, каллиграфическим почерком.

Какое счастье, что Дункан не заметил моей дерзкой оплошности! Сотрудники Следствия только и делают, что насмехаются надо мной… Как часто, поджидая в залах дворца, или совсем подле дома, или в темных, пустынных переулках мертвого Города, они так и норовят оскорбить, унизить, причинить мне невыносимую боль. Они срывают, топчут шинель, отбирают мой меч – единственное средство защиты. И только расположение светлейшего Дункана Клаваретта спасает меня от полной расправы.

За что, за что они меня ненавидят? Зачем обижают? Неужто я сделал что-то плохое? Они – звери; наше общество давно и смертельно больно… Разве не проявлял я всегда смиренного, добродетельного послушания, разве не был лишь тенью, безмолвным отражением подлинного человека? А как же могут существовать герои без своей собственной тени? Нет тени – нет их самих! И напротив: коли они есть – значит, должен быть я. Если есть сила деятельная, могучая, подобная Дункану, то есть и страдательная, а потому – беззащитная. А как же иначе? Разве может не быть в этом мире чего-то или кого-то, все предназначение коего состоит в помощи и восприятии силы первой, главной и созидательной, в подчинении власти, в безропотном и беспрекословном исполнении всех ее пожеланий? Именно это и есть я; именно так и служу я Великому Следствию!