Настоат

Но это неверный и, более того, подлый, низменный путь… Борьба с социолетами – все равно что избиение несчастных младенцев. Я жду, пока из детей они превратятся во взрослых; пока, наконец, поумнеют и неизбежно поймут, что свобода – это прекрасное дитя собственности и Капитала. Деньги – вот единственная сила, которая способна свернуть шею затхлой, гнилой, отжившей свое деспотии.

«Коррупция… – осуждающе шепчут мечтатели на социолетских собраниях. – Какое ужасное, бесчеловечное зло…» И, вы знаете, я согласен – но с одной оговоркой, которая напрочь разрушает все эти никчемные философские построения. Абсолютным злом она становится тогда и только тогда, когда сами законы божественно идеальны, а нарушение их являет собой попрание истины и священных доводов разума.

Но оглянитесь вокруг… Разве в таком мире мы живем? Нет! Законы наши даны не Богом и не народом, а дряхлым, умалишенным Курфюрстом и его многочисленными прихлебателями. Под громким именем «права» у нас скрывается произвол, под термином «законотворчество» – бумагомарание и притеснение жителей.

И в этом реальном, страшном, прозаическом мире коррупция, Капитал, Великое следствие – это единственная альтернатива «духоскрепному» беспределу. Обогащаясь сами, мы попутно даруем гражданам столь искомую ими свободу; мы даем им силу и возможность противостоять идиотизму государственной власти. Подрывая ее изнутри, мы раскалываем монолит ржавой ландграфской машины и сводим на нет пагубное воздействие преступных законов.

Воспримите как аксиому: Великое следствие – это государство в государстве, и таковым оно и останется – по крайней мере, до тех пор, пока не падет тирания и над Городом не воссияет заря народной свободы. Создайте идеальное общество – и мы исчезнем, рассеемся, растворимся, как утренний туман над рекою. Но до тех пор, пока ландграфская власть будет средоточием злодейств и порока, искренне благословите нас, ибо мы спасаем ваши драгоценные жизни!

Свечи уже догорели, скоро погаснут и лампы – темнота накроет усталый, сгорбленный замок. Следствие погружается в сон; занимается раннее утро.

Йакиак робко берет из шкатулки пару алмазов.

– Мало, дружище! Не стесняйся, бери больше! Ты заслужил. – Дункан протягивает смущенному Йакиаку целую горсть сапфиров и бриллиантов, призывно переливающихся в лучах тусклого, дрожащего света. – Я верю: мы на верном пути. Преступник будет разоблачен и наказан – этого требуют закон и справедливость.

А теперь – ступай! И не забудь свои вещи, не то кто-нибудь их непременно присвоит. Шинель, меч, бриллианты – прячь скорее: воров в Следствии предостаточно. Больше, чем на улицах Города… К тому же у нас воруют по-крупному! – Дункан саркастически усмехается. – Хотя… Дружище, постой! Один, последний вопрос: нет ли новостей среди служащих? Может быть, слухов, сплетен, каких пересудов? Нужно быть в курсе того, чем живут подчиненные…

Йакиак, остановившись на полпути к двери и замерев в почтительном поклоне, обескураженно опускает глаза к полу.