Настоящая фантастика – 2011

– Обязательно, – энергично откликнулся Славин. Он поднялся и, усмехнувшись в пшеничные усы, взгля нул на Пелермана. – Я с некоторым удивлением выслушал речь уважаемого адвоката, особенно ту ее часть, где он усомнился в наличии у подсудимого умысла. Возможно ли? Все мы только что своими ушами слышали, как Браилов фактически полностью подтвердил показания всех потерпевших и свидетелей обвинения. Что касается утверждения о том, что подсудимый-де мог добросовестно заблуждаться относительно еретичности дарвинизма, оно и вовсе смехотворно. Браилов обязан был знать, даже просто в силу своей должности и рода занятий, что так называемая «теория эволюции» уже без малого десять лет как анафематствована, а потому изгнана из школ и исключена из всех учебных программ. Соответственно, он мог и обязан был предвидеть наступление тех последствий, которые, собственно говоря, и наступили. Вот вам и умысел. Вот вам и злоумышление, которое столь упорно не желает замечать защита. Хочется прямо сказать: протрите еще разок – и хорошенько – свои очки, господин адвокат!

Тут председательствующий вынужден был несколько раз стукнуть молотком, дабы утишить поползшие по залу смешки.

– Теперь касательно упомянутого защитником смягчающего обстоятельства – семьи и среды. Действительно, подсудимый Браилов вырос в неблагополучной семье. Отец его являлся воинствующим палеоантропологом, и… в общем, обстановочка в родительском доме, надо полагать, была та еще. Но вот что интересно, вот что, на мой взгляд, характеризует подсудимого совершенно определенным образом: в 2037 году его отца подвергли принудительному воцерковлению; процедура прошла не вполне удачно (в тот год эту гуманную меру только-только начали в качестве эксперимента внедрять в пенитенциарную практику, и сбои порой случались), короче, осужденного пришлось поместить в спецхоспис для еретиков и церковных мятежников. И что же? За все прошедшие годы Браилов лишь единожды навестил своего отца! Вот она, сущность адептов эволюционизма – эгоизм, гедонизм, безответственность, вседозволенность и деградация семейных уз. Конечно, раз мы все (по мнению этих господ) обезьяны, так о каких сыновних чувствах может идти речь? Раз мы не Божье творение, а игра природы, случайная мутация, тогда о какой ответственности (и главное, перед кем) можно говорить?

– Там, в хосписе, уже не мой отец! – выкрикнул подсудимый. – Моего отца уничтожили в тридцать седьмом!

Но эта его попытка оправдания, или скорее самооправдания, показалась мне откровенно жалкой.

– Помолчите, подсудимый, – громыхнув молотком, одернул его Триединов, – вам будет предоставлено последнее слово, пока же извольте слушать молча. А вы, – обращаясь к прокурору, спросил он, – закончили реплику?

– Еще один нюанс. Раз уж адвокат завел речь о смягчающих обстоятельствах… Я прошу суд учесть, что подсудимый своими действиями духовно растлевал и тем самым толкал на путь погибели не только учащуюся молодежь… но и собственных дочерей. Да, да! – с горечью воскликнул прокурор, указуя на девочек-близняшек. – Эти дети растлены!

После столь эмоциональных слов жена Браилова вскрикнула и отшатнулась от дочерей. И я не могла не заметить ужаса, плескавшегося в ее глазах. Одна из близняшек спрятала лицо в ладонях, но вторая продолжала смотреть на обвинителя и суд с некоторым даже вызовом. Хотя краска стыда густо заливала ее щеки. Но стыда ли? Может, уже бесстыдства? Я мысленно ахнула: «Да, эта растлена! Эта погибла!»

– В своей речи я не стал об этом говорить, – продолжил между тем Славин, – имея в виду, что в ходе предварительного расследования достаточных доказательств, чтобы вменить Браилову еще и духовное растление малолетних, добыто, к сожалению, не было. Но если бы этот эпизод подтвердился, то подсудимого ждало бы неизбежное оскопление. Ведь статья 60 Уложения предусматривает эту санкцию как безальтернативную. Вот теперь, пожалуй, все.

– Господин адвокат, – произнес председательствующий, – у вас есть право на ответную реплику. Желаете воспользоваться? Хотя, на взгляд суда, сказано уже достаточно, но…

– Нет, нет, – поспешно откликнулся Пелерман.

– Что ж, – вздохнул Иван Христофорович, – в таком случае слово – последнее слово – предоставляется подсудимому Браилову Семену Яковлевичу.

Профессор Браилов поднялся. Я заметила, что в его глазах, доселе безучастных, тусклых, едва ли не безжизненных, начал разгораться странный пламень. Нет, то не был огонь безумия (повторюсь, что судебнопсихиатрическая экспертиза признала Браилова вполне вменяемым). Это был огонь фанатизма. Да, именно! Того самого фанатизма – слепого, дремучего и узколобого, что уже не раз в прошлой истории человечества становился причиной стольких бедствий. Темным пламенем мракобесия озарился его взор.

– Я не стану пытаться объяснить суть эволюционной теории, во всяком случае, здесь, перед сегодняшней аудиторией… – начал подсудимый.

– А мы вам этого и не позволим, – сурово прервал его Триединов, – всякая пропаганда дарвинизма преследуется по закону.