Настоящая фантастика 2014

Эн скосил глаза на площадь и искренне понадеялся, что горожане не станут прислушиваться к разговору – неуважительное отношение к Хранителям и Дороге, мягко говоря, не приветствовалось.

Снова забренчала гитара. Энтон улыбнулся и закрыл глаза.

Эн бегал по ярко-зеленой лужайке и смеялся, смеялся! Как никогда в жизни. С ним была девушка со струящимися волосами и стайка веселых детишек. Он все еще смеялся, когда вдруг понял, что остальные затихли. Вообще – исчезли! А на полянку из сгустившегося тумана стали выходить… вроде люди, но какие-то… неживые, ненастоящие. Словно… манекены – всплыло в мозгу незнакомое слово.

Хранители – стукнуло в виски еще одно.

Далекий женский крик разорвал тишину.

А манекены надвигались со всех сторон, сжимали в кольцо. На лицах не дрогнул ни один мускул, но от каждого несло немым укором. Маленькая девочка с пустым взглядом подняла руку и очень медленно ткнула в его сторону.

Крик повторился…

Этон сел на кровати. Фух! Очередной сон. Но какой же настоящий! Юноша прислушался. Тишина. Рано еще совсем. Родители спят. А вот от него господин дремушник, похоже, удрал безвозвратно. Ни в одном глазу! Эн покосился на мерцающую под потолком мохнатку. Хотелось выскочить из дома, найти уличного гитариста, расспросить о Хранителях. Но… Вчера он получил выволочку за позднюю прогулку:

«Мы думали, у тебя снова приступ случился!».

А потом еще одну – за страх перед Нимой:

«Такой прекрасный ребенок! В ее жилах – кровь самих Хранителей!».

Затем, к огромной радости Эна, проснулась сестра, и разговор был закончен.

Манекены сжимают кольцо. Маленькая девочка с пустым взглядом подняла руку…

Энтон отогнал видение. Вместо пригрезившейся жути попытался представить гитару и теплую ночь. Мохнатка плавно опустилась на плечо – предки верили, что приручившего ночного светильщика ждет счастье. Где-то он об этом слышал. Где? Какая разница! Юноша улыбнулся. И через минуту заснул. На этот раз – без кошмаров.

Гитариста он нашел в переулке у вчерашней лужи. Едва дождавшись утра, Эн выбежал из дома, благо родители возились с сестрой, а о ночной ссоре, кажется, позабыли. Рванул на площадь, пробежал по прилегающим улочкам и, уже отчаявшись, свернул в давешний переулок. Старик сидел на земле в обнимку с гитарой.

– Здесь твои следы, – пробормотал дед, не глядя на Эна.

– Да… я вчера… Что с вами?

– Ты вовремя, сынок. Я ужо боялся, не свидимся.

– Вам плохо? Слуги дремотные! Нужен лекарь! Я сейчас…

– Энтон! Вернись. Хочешь помочь, иди сюда.

Парень неохотно вернулся. Сел рядом.

– Но вы же…

– Послушай. Ты не носишь повязки, – ой, началось! – Я, как видишь, тоже. Когда-то их не носил никто. Но потом пришли эти… Они лишили нас права на улыбку, но душу, пусть и закостенелую, забрать им не под силу. Прощаясь с телом, душа смеется, плачет, сердится, отсюда и так называемые корчи. Но мне, слава дремотным, они не грозят.

– Расскажите о Хранителях!

– О! Они, треклятые, никогда не умели улыбаться. В них нет души. Уж не знаю, чем им так приглянулся наш Искаженный Городок…

– Искаженный?

– Так называли нас Другие. И после прихода треклятых стало ясно – были правы! – кашель, тяжелый, сухой. – Наш Городок считался украшением Миров. Когда-то двери в него были открыты, хоть и не каждый мог их увидеть, а далеко не каждый из видящих решался зайти. Но тот, кто все-таки заходил, находил здесь что-то для себя и оставлял что-то на память.

– Кобылиц? – брякнул Эн и рассерженно прикусил язык.

– Да, их тоже, – старик улыбнулся непонятно чему.

– Чаще приходили Другие – ближайшие наши соседи, но наведывались и выходцы из совершенно далеких миров. С каждым гостем Городок чуть искажался, играл новыми гранями. До прихода, – он сплюнул, – Хранителей менялся в лучшую сторону.

Дед помолчал, тяжело дыша.

– Они вошли обманом, вломились к нам со своей гнилой Дорогой, отгородили Городок от других миров, – снова кашель. – И тогда мой прадед взял гитару и стал петь людям. Мой дед – тоже пел. И отец. И я… А люди улыбались нам. Но только с каждым днем их становилось все меньше. Тех, кто помнит… понимает. Тех, кто смеется.

– Все меньше и меньше, – голос старика превратился в еле слышный шепот, обессилев, музыкант лег на землю, все еще сжимая гитару. – Но я утешал себя тем, что и этого могло не быть. Если б не я, не отец, не…