Настоящая фантастика 2015

Гость, как и предсказывал Клаус, ломится назад. Налетает на оболочку капсулы, колотит по ней кулаками, ногами её пинает, мордой тычется, будто бьющийся в стекло мотыль. Теперь от смеха не удерживаюсь и я – потешно донельзя. С нашей стороны оболочка прозрачная, изнутри прекрасно виден наружный пейзаж. Заснеженный лес, стелющаяся по целине лыжня. Вот она – рукой подать. Только встать на лыжню гостю уже не придётся, жить ему осталось самую малость, а точнее – сколько мы позволим. С учётом того, что до конца цикла всего неделя – позволим недолго. Парню попросту не повезло – с теми, кто появлялся у нас в начале цикла, мы обходились недурно. Можно даже сказать – по-рыцарски.

Гость панически мечется, бьётся в оболочку. Ему наверняка кажется, что он спятил. Ещё бы: снаружи зима, а здесь палящее солнце, жухлая, побитая зноем трава и густой вязкий воздух, сквозь который издыхающей черепахой тащится время. Нам-то что: мы ко всему этому давно привыкли. Но, помнится, первые два-три цикла вели себя под стать гостям и думали, что сошли с ума.

– Всё, сдох, – констатирует Вилли, глядя на поникшего, выбившегося из сил лыжника. – Пошли, пора.

Мы выбираемся из невесть кем отрытой землянки и встаём рядком в полусотне метров от гостя. Всё предшествующее было, считай, увертюрой к начинающемуся представлению. Привычной хохмой для поднятия настроения.

Лыжнику лет тридцать. Высокий, спортивный, подтянутый. Он оглядывается и видит нас. Секунду-другую ошеломлённо молчит, разглядывая. Да, зрелище ещё то. На левом фланге – рыжий дистрофик в форме вермахта с фельдфебельским галуном на воротнике и «шмайссером» на изготовку. На правом – небрежно поигрывает «вальтером» жирный хряк, он тоже в форме, едва сходящейся на чудовищном пузе. По центру – благодушно улыбающийся интеллигентного вида юноша. Я безоружен, если не считать мясницкого тесака на поясе. Автомат остался в землянке, у изголовья дощатого топчана. Форму я терпеть не могу, и потому на мне обрезанные по щиколотку кальсоны и холщовая рубаха в клетку.

– Вы кто, мужики? – бросается к нам гость.

– Мы-то? – лениво переспрашивает Клаус. – Кто-кто, сам не видишь, что ли? Фашисты.

У рыжего урода отличный русский – нахватался от многочисленных гостей, прежде чем они отправились на тот свет. Я тоже говорю по-русски вполне сносно, хотя и с акцентом. Лишь Вилли по тупости заучил всего несколько бранных слов.

– Ролевики? – неуверенно спрашивает гость. – Меня Витей зовут. А это что?

Витя обводит рукой пространство капсулы. Двести двенадцать метров с юга на север, шестьдесят восемь с запада на восток. Овальная поляна с отрытой по центру землянкой, ручей, овражек, остальное лес.

– Это твоё последнее пристанище, Витя, – объясняет Клаус и мерзко хихикает. – Скорбная, можно сказать, юдоль, гы-гы-гы. Нравится?

– Шутишь?

– Какие уж там шутки. – Клаус наводит автомат. – Давай, рассказывай. Кто такой, откуда, что в мире творится? Ты что, не понял, свинья?!

Витя ошеломлённо моргает.

– Мудак ты, – со злостью говорит он. – Вот мудак-то.

Клаус стреляет одиночным. Пуля входит гостю в плечо, он заваливается на спину, рычит от боли, в глазах ужас, как у них у всех. С четверть минуты Витя катается по траве, затравленно глядя на нас. Он поверил. Теперь он уже не надеется, что случившееся с ним – идиотский розыгрыш.

– Отстрелить тебе яйца? – участливо осведомляется Клаус и наводит ствол.

Витя, зажимая рукой рану в плече, встаёт на колени, затем медленно, в три приёма, – на ноги. Набычивается, готовясь броситься на нас. Напрасно – броситься ему не удастся. Мы уже понимаем, что с Витей толку не будет. Он не из тех, кто станет просить пощады.

Клаус даёт от бедра очередь. Она перечёркивает Витю наискось, от плеча к паху. Он падает навзничь и мелко сучит ногами. Тоже мне лыжник, мать его.

Солнце шпарит нещадно. Пахнет гнилыми листьями. Смертью тоже пахнет, но к её смраду мы привыкли давно. Вдвоём с Клаусом тащим тело к ручью. Сдираем одежду, отбрасываем её в сторону. Одежда нам ни к чему – через семь условных дней её не станет. Так же, как не останется ничего от покойного. Но пока эти семь дней не истекли, он сослужит нам службу. Звери перестали забредать в капсулу много циклов назад. Звери умнее людей. И поэтому жрать приходится человечину. Хотя медвежатина, конечно, питательнее и вкуснее.

– Потом провонял, – недовольно ворчит Клаус. – Хорошо, не обделался.

Витю, как и сотню гостей до него, разделывает Вилли. Клаусу достаётся ливер, он жадно рвёт зубами почки, печень, затем добирается до сердца. Мы с Вилли стараемся не смотреть. Раньше мы пожирали друг друга – бросали жребий, кому быть едоком, а кому пищей. Потом перестали: противно, да и не по-людски. У Вилли мясо отдаёт тухлятиной, а у Клауса дерьмом и такое жёсткое, что не прожевать. От моего они оба тоже не в восторге. Так или иначе, где-то на тридцатом цикле мы с практикой взаимного каннибализма покончили. В конце концов, мы цивилизованные люди, если, конечно, не брать в расчёт Клауса.