Настоящая фантастика 2015

Я пытался представить себе ужас – его и всех проснувшихся. Когда они обнаружили, что две трети экипажа мертвы. Я видел пробоину – якобы от метеорита, убившего меня и разрушившего большую часть аппаратуры контроля анабиоза. Как раз ту самую часть… Ювелирная работа… Ничего не могу сказать… Пробоина, ревущий воздух, рвущийся в пустоту, ремонтный кибер, в прыжке высунувший плазменное жало…

Я, как грешник, воспаривший после смерти в чистилище, мог только наблюдать за этим из иного… Лучшего мира… Мне не препятствовали наблюдать то, что я желал наблюдать. Но вмешаться в работу абордажной команды я наверняка не смог бы. Да мне и не приходила в голову такая мысль… Или приходила… Я запутался…

Умом я понимал, что от возможности активных действий меня тщательно и надёжно изолировали. И не хотел проверять это.

Я говорил с моим личным психологом. С тем самым, который общался со мной во сне. Молодой паренёк Стёпка. Мой земляк. Что, впрочем, понятно и правильно. Славный такой, застенчивый. Полгода он изучал мою биографию. Вместе с преподавателями. Готовился к нашему разговору во сне, о котором я не помнил. Он прокрутил мне запись. Персональный психолог готовился для каждого из нас. Индивидуально. Рассказ Роберта я помнил. Его чёртик потерпел неудачу и, по словам Стёпки, отчаянно страдал в своей каюте. Роберт отказался покинуть корабль. Я понимал, что запись сна Роба мне не покажут. Неэтично даже по нашим, куда менее строгим моральным нормам. Не то чтобы я хотел этого – мне было непонятно, почему Роберт, с которым нас связывали многие годы дружбы, отказался от волшебного предложения.

Мы разговаривали со Стёпкой долгие часы. Семь дней после нашего изъятия приют продолжал двигаться параллельным курсом. На всякий, как я понимаю, случай. Хотя эта неделя зависимого времени прибавила экипажу приюта ещё восемь месяцев отсутствия на Земле. В дополнение к году с хвостиком, утёкшему в вакуум за две недели разгона до скорости «Синей птицы». Две недели, надо же… До субсветовой…

Я каждые несколько часов приходил в смотровую рубку. Иногда сам. Иногда вместе со Стёпкой, искренне уверявшим, что он будет рад общаться со мной в любое время корабельных суток. Ну да, конечно. Он же так долго готовился к встрече со мной. На два года согласился исчезнуть из жизни для всех друзей и родственников. Я был для него таким маленьким заветным Бетельгейзе. В их незнакомую мне пока ещё эпоху, не требующую непомерных жертв за сбывшуюся мечту.

Я смотрел на огни иллюминаторов ходовой рубки, в которую мне уже не суждено было вернуться. Гравитационная оптика приближала до мурашек по коже близко. Но всё же не настолько, чтобы различить лица людей за стеклом с расстояния десятка километров. Туда же приходили свободные от вахты жители приюта. Деликатно не вмешиваясь, но приветливо здороваясь. Мы собирались вернуться через тысячу лет, а вернёмся через двести пятьдесят. Мы адаптируемся, и нам в этом помогут, я не сомневался. Приходили и наши. С ними было трудно. Мы как будто знакомились заново. Я понимал, что нас объединяло незримое чувство вины перед теми, кто остался. И, понимая это, чувствовал, насколько сложную и жестокую задачу с тремя сотнями неизвестных пришлось решать нашим потомкам.

Я расспрашивал Стёпку, видимо, подсознательно продолжая наш разговор во сне.

Почему же, спрашивал я, они не вошли в контакт открыто и не сделали нам своё предложение наяву. Почему не позволили нам обсудить происходящее между собой. Зачем инсценировали нашу гибель.

Он отвечал, что выбор настолько важен, что каждый человек должен делать его самостоятельно. А в таких субординативных социоформах, как команда архаичных эпох, на выбор неминуемо окажет влияние харизма лидеров команды звездолёта.

Я не психолог, а навигатор. Парень старался объяснять так, чтобы мне было понятно. Залп «Авроры», и на Зимний. Капитан первый после бога. Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает. Выбор, сделанный под влиянием авторитета, не был бы искренним. И мог бы стать впоследствии причиной душевной трагедии. Люди остались бы только из-за того, что решил остаться капитан или близкий друг.

Стёпка понимал, что, знай я выбор Роберта, моё решение могло быть другим. И он был прав, чёрт побери. А я бы многое отдал за возможность узнать – изменил бы Роб своё решение, если бы знал о моём… Нет, неправда! Это не побег.

Улететь на тысячу лет, рисковать жизнью могли только люди, безумно влюблённые в звёзды. Помешанные на своей мечте. Альпинист, невероятным усилием первым покоривший Эверест и увидевший с другой стороны эскалатор, кафе и толпу туристов, мог бы сойти с ума. Наверняка он бы надломился духовно. Продолжить путь героя после выбора, сделанного наяву, было бы невыносимо мучительно. Даже зная, что дальше подстраховывать их в пути никто не станет. Зная, что их цель полёта остаётся неприкосновенной. Лишить смысла жизни легендарного астронавта прошлого не посмеет никто.

Но ведь можно, говорил я, так же стереть память после совета корабельной команды. Чтобы продолжившие путь всё забыли.