Настоящая история мадам Баттерфляй

Полились слезы неверия, но спокойные, не такие, как рисовал себе Кен, когда представлял этот момент во время долгого плавания.

Он первым нарушил это оцепенение, с такой силой сжав миниатюрную ладонь матери, что сам испугался, как бы ее не сломать. Этот первый физический контакт матери с сыном был невыразимо трогательным, и Кен почувствовал ее слезы на своей руке.

Несколько минут Бабочка молча плакала, но потом усилием воли взяла себя в руки, и, когда она обратилась к Судзуки, ее голос был на удивление спокоен.

— Закрывай ресторан на сегодня, Судзуки-сан, нам с Дзинсэем нужно о многом поговорить.

Когда ставни были закрыты и озадаченным посетителям пришлось уйти, Тёо-Тёо отвела Кена в маленькую комнату в глубине ресторана, служившую ей одновременно кабинетом и комнатой отдыха.

Словно издалека она услышала голос молодого человека:

— Здравствуй, матушка… Я твой сын, Кен Пинкертон…

Мгновение поколебавшись, Тёо-Тёо подошла к Кену, закатала его правый рукав до локтя и провела пальцами по четырем большим родинкам, выстроившимся идеальным квадратом.

— Смотри, Судзуки-сан, помнишь эти родинки, они здесь! — воскликнула она, и по лицу ее снова заструились слезы. — Это действительно Дзинсэй, наш Дзинсэй вернулся к нам! Знаешь, сколько лет я ждала тебя, сынок! Сколько писем я писала тебе вечерами, чтобы не потерять связь со своим ребенком!

В этот миг все преграды рухнули, и Кен заключил давно утраченную мать в объятия, чувствуя, как она рыдает у него на груди и его рубашка впитывает ее слезы.

После стольких лет, когда Кен не знал, кто он, жизнь его наконец-то сложилась в цельную картину! Жасмин, понял он, вот что это был за сладкий цветочный аромат, всегда сопровождавший женщину из его детских снов!

Когда мать с сыном обнялись, десятилетия, минувшие в открытом ветрам доме на холме, словно исчезли и юная прекрасная Тёо-Тёо снова баюкала младенца-сына, вдыхая запах его мягких светло-каштановых волос.

Они всю ночь проговорили о проведенных в разлуке годах, пытаясь уместить десятилетия в несколько часов, будто эти часы были последними. Когда на небе забрезжил рассвет, они, измученные, погрузились в глубокий сон, и Судзуки, служанка, которая давным-давно заботилась о Кене, как о собственном ребенке, с глазами, опухшими от пролитых за ночь слез, нежно накрыла их одеялом.

Этот момент принадлежал им, и никто не мог его у них отобрать.

ЭПИЛОГ

Сумерки в Нагасаки уступили место прекрасной лунной летней ночи. Стройная изящная Тёо-Тёо-сан шла в порт той самой дорогой, которой она столько лет ходила туда в надежде и отчаянии всякий раз, как в Нагасаки прибывал заморский корабль. Сегодня она была в ярко-синем кимоно, подпоясанным красным оби. Несколько дней назад она убрала подальше любимые кимоно Пинкертона, черные с цветастыми бабочками, которые доставала каждый день, дожидаясь его возвращения. Теперь это путешествие подошло к концу, и она готова была убрать кимоно навсегда.

Сегодня шаг Тёо-Тёо был легок, ибо она знала, что ей в последний раз предстоит ждать в порту. После стольких лет она наконец отпустила Пинкертона, освободилась от оков всепоглощающей любви и обрела покой.

Она никогда не забудет тот день, когда дверь ресторана открылась, впуская молодого человека, вид которого, те чувства, что он вызывал, и даже, о боги, его запах были смутно знакомы, и до нее донеслись слова, словно из другого времени, другого мира… другой жизни…

— Здравствуйте, Тёо-Тёо-сан, — сказал молодой человек. — Может быть, вы меня не помните, но я ваш сын Кен Пинкертон, я только что прибыл из Америки.

— Мой сын… Кен… Дзинсэй? — воскликнула она. — Разве такое возможно? Нет… Дзинсэй далеко в Америке, он не может быть здесь в Нагасаки!

— Помнишь меня, матушка? — настаивал молодой человек.

Дрожащими руками Тёо-Тёо взяла цепочку, которую Кен снял с шеи: это был маленький полотняный медальон с прядью ее волос, тот самый, что она плача положила в сумку с вещами и игрушками Дзинсэя в тот день, когда мальчика отдали отцу.

— Дзинсэй… Кен… это правда ты? — прошептала она, и в ответ он, не говоря ни слова, обхватил ее юными сильными руками.

Ее сын вырос и вернулся, чтобы найти ее, в чем она никогда не сомневалась.

Она плакала, вспоминая, как прижимала к себе крошечное тельце сына, а теперь он сам прижимал ее к себе оберегающим жестом. Тёо-Тёо никогда в жизни еще не чувствовала себя столь защищенной.

В тот день ее разрушенная жизнь прошла полный круг, разорванные концы снова соединились, и мать с сыном наконец-то обрели покой.

Тёо-Тёо знала, что Кен должен вернуться в Америку, ведь там была его жизнь, его невеста, но ей достаточно было и того, что он приплыл сюда, чтобы ее найти. Несколько недель Кен уговаривал Тёо-Тёо покинуть Нагасаки и отправиться в Америку вместе с ним. Найдя мать, он не хотел вновь потерять ее.

Но в конце концов ему пришлось уплыть одному, пообещав, что приедет в Нагасаки снова, с невестой, — обещание, в исполнении которого не сомневалась даже Судзуки.