Настоящая любовь

Проблема с таким распределением ролей, естественно, заключается в том, что тот, кому досталась роль мальчика, рано или поздно начинает ее ненавидеть. Мне понадобилось восемь лет, чтобы моя ненависть расцвела пышным цветом. И вот какую форму она приняла: я спала в квартире ее бывшего ухажера и почти уже занялась с ним сексом, но внезапно для самой себя позвонила ей и рассказала обо всем. Разумеется, в то время я не отдавала себе отчета в том, что движет мною; мне казалось, что парень нравится мне по-настоящему. Его звали Энди Басс, и он написал уже четыреста пятьдесят страниц своего романа о пилигриме двенадцатого столетия, который совершал паломничество в Сантьяго-де-Компостелла с гребешковой раковиной, привязанной к шее. В его квартире громоздились книги о монастырских орденах, средневековой архитектуре и Черной Смерти. А в ту ночь, когда я спала у него, мне пришлось ложиться в постель в его лыжных перчатках, потому что местное коммунальное предприятие отключило отопление в его квартире. Мы не спали почти всю ночь, не занимаясь сексом и разговаривая о Рильке и Фалько, а на следующее утро в шесть часов он выпрыгнул из постели и помчался на улицу перегнать свою машину к противоположному тротуару, чтобы не получить штрафную квитанцию от уборщиков улицы. По какой-то причине он мне нравился. Как бы то ни было, с моей стороны было большой глупостью завести этот роман, и, когда я рассказала обо всем Нине, та расстроилась, что вполне понятно (хотя справедливости ради следует отметить, что к этому моменту Нина и Энди не встречались уже четыре года, так что можно было считать, что между ними все кончено — и к этому времени Нина Пибл более или менее регулярно встречалась только с банкирами-инвесторами или будущими конгрессменами). В результате она отказывалась разговаривать со мной в течение двух лет. Но потом, столь же внезапно, как началось, все и закончилось. Нина позвонила мне на мой день рождения и заявила, что скучает, что прощает меня и хочет, чтобы мы вновь стали подругами, и что устраивает вечеринку. Она пригласила меня приехать. Я согласилась и пришла… И встретила там Тома.

Мне удалось составить довольно подробное представление о его личности исходя из двух анекдотов, которые он рассказал за столом. Первый касался какой-то правовой деятельности, которой он занимался для трех сирот, с которыми их мать жестоко обращалась и кормила только «чудо-хлебом» и томатным супом. Второй имел отношение к шести неделям путешествия в одиночестве на каяке по рекам Аляски. Ну вот. Это был мужчина, который заботился о сиротах. Это был мужчина, который не боялся медведей. Это был мужчина, который знал, как поймать лосося на леску, привязанную к корме его каяка. Не думаю, что когда-либо окажусь в ситуации, когда мне понадобится мужчина, который знает, как поймать лосося, привязав леску к корме своего каяка, но тем не менее это впечатляло. И потом, никогда не следует зарекаться.

К тому времени, когда Нина Пибл уговорила Тома пригласить меня на ужин, я уже почти сошла с ума, воображая, как мы вдвоем плывем на каяке посреди буйства дикой природы в обществе двух наших биологических детей и очаровательных веснушчатых сироток, которых усыновили; и я была уверена, что это заметно. Мой единственный шанс, как мне представлялось, заключался в том, чтобы делать вид, будто Том мне совсем неинтересен. Я решила, что две крайности поглотят одна другую, и я буду выглядеть почти нормальной. Поэтому, когда Том возник на пороге моей квартиры с приглашением на ужин, я принялась выискивать в нем недостатки с упорством, достойным лучшего применения. Он был так же высок, как я помнила, и его плечи были столь же широкими, но Нина оказалась права, когда упомянула о его носе — он и в самом деле немного искривлялся влево. Нина никогда не пошла бы на свидание с мужчиной, у которого был настолько сильно искривлен нос, но Нина могла позволить себе проявлять разборчивость. А я не могла. Можно утверждать, что я вообще пропустила фазу разборчивости целиком — иначе как можно объяснить мои девятнадцать месяцев романа с Гилом-гомосексуалистом? Правда состоит в том, что Гил был классическим «другом на бумаге», и в период своей разборчивости, когда мне было уже за двадцать, но еще не исполнилось тридцати, я выбрала его из других не лишенных недостатков, зато гетеросексуальных особей. Во всяком случае, нос Тома не позволял отнести его к категории симпатяг, и за это я всегда была ему благодарна. Этот его недостаток был заметен ровно настолько, чтобы предположить, что при родах он перенес какую-то травму.

(Несколько лет спустя я как-то упомянула об этом своему терапевту Дженис Финкль — о том, что Том чувствовал, что наши отношения душат его и что он мог застрять в родовом пути, — и Дженис сказала мне: «Может быть, он ощущал, что задыхается в ваших отношениях потому, что ты душишь его?»)

— Что у вас, черт побери, случилось вчера вечером? — пожелала узнать Нина, когда позвонила мне на следующее утро.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.