Настоящая любовь

— Я думаю, — произнесла я вслух, ни к кому в отдельности не обращаясь, — что одной любви должно быть достаточно.

— О чем это ты? — не понял Ларри.

— Я думаю, что одной любви должно быть достаточно, — повторила я, на этот раз достаточно громко.

— Давай убежим вместе, Алисон, — обратился ко мне Виктор. Он выдохнул большое облако дыма в гостиную. — Мы с тобой будем романтиками.

— Я никогда не чувствовала себя романтиком, — сказала я. — Но я подумываю о том, чтобы стать им.

Я посмотрела на Тома.

— По-моему, нам пора идти, — сказала я.

Глава двадцать вторая

В эту ночь мы с Томом расстались. Все получилось очень по-взрослому и окончательно. Я чувствовала, что обязана так поступить по отношению к нему. На следующее же утро я ушла и перебралась к Корделии. Я намеревалась сначала найти новую работу, а потом и жилье.

— За твою новую жизнь, — сказала Корделия, чокаясь со мной.

— За мою новую жизнь, — откликнулась я.

Когда на следующий день Корделия вернулась из тренажерного зала, я лежала в ее постели, свернувшись в позе эмбриона.

— Мне показалось, ты говорила, что нормально к этому относишься, — заметила Корделия.

— Я нормально к этому отношусь, — ответила я.

Она присела на кровать рядом со мной.

— В глобальном смысле, — добавила я.

Она кивнула.

— Мне просто нужно разобраться в себе, — сказала я.

К понедельнику тучи рассеялись, и я перетащила телевизор из другой комнаты, поставив его на чемодан в изножье кровати. Мне было удобно лежать, опершись спиной на подушки в изголовье, и бесцельно переключать каналы.

— Не понимаю людей, которые говорят, что по телевизору нечего смотреть, — заявила я Корделии, когда та вернулась с работы.

Корделия пересекла комнату и распахнула окно.

— Моя новая теория, — продолжала я, — заключается вот в чем: люди, которые говорят, что по телевизору нечего смотреть, просто мало смотрят его.

Корделия наклонилась, подняла несколько валявшихся на полу журналов и положила их на ночной столик.

— Здесь скрыта вселенная, — сказала я.

Вот так я на некоторое время удалилась от мира в кровать Корделии. Должна заметить, подруга справлялась с моим присутствием исключительно хорошо. Ее мать еще в начале семидесятых заперлась в затемненной спальне на втором этаже, так что мое поведение не удивило Корделию. Она готовила мне картофельное пюре и омлет. Она покупала мою любимую закуску — крекеры и черничный джем — и даже глазом не моргнула, когда несколько ягод из джема приземлились на ее пуховое одеяло. Не могу припомнить, о чем мы говорили. Зато помню, как однажды вечером, когда Корделия растирала мне ноги лосьоном из перечной мяты, я подумала, что вполне понимаю, почему ее мать предпочитала месяцами не вылезать из постели. Если бы такое вытворяла моя мать, я бы не выдержала.

Я лежала в кровати долгими часами, дни напролет, мысленно перебирая все, что произошло между мною и Томом. Мои мозги просто кипели. Я все время возвращалась к одной и той же мысли. Когда я сидела в такси, перелистывая свой настольный календарь и пытаясь определить, чьего же гипотетического ребенка я ношу, произошло следующее: я постоянно представляла уши Генри. На головке ребенка. Потом с некоторым усилием я прогнала эту мысль. Я была с Томом. С ушами у Тома все было в порядке. Но, лежа в кровати Корделии, я без конца возвращалась к этому моменту, и — вот странность! — от этого мне почему-то становилось лучше. Предполагалось, что до конца дней своих я больше не увижу этих нормальных ушей. Правда же заключалась в том, что я больше не хотела провести всю свою жизнь в компании этих ушей. И что-то в глубине души знало об этом, пусть даже остальным частям моей натуры понадобилось некоторое время, чтобы понять.

— Мне кажется, у меня депрессия, — наконец заявила я Корделии.

— У тебя линька, — мягко сказала она.

— Я хочу умереть, — упорствовала я.

— Ты внутри своего кокона, — увещевала Корделия.

— Я не могу пошевелить ни руками, ни ногами, — продолжала я.

— Так и бывает в коконе, — сказала она. — Конечности не двигаются.

А потом в одно прекрасное утро я открыла глаза, и передо мной в лучах солнечного света плясали пылинки, и я поняла, что все прошло. Линька, я имею в виду. Я выбралась из постели и приняла душ. Потом надела кроссовки и отправилась на пробежку. Потом позвонила в агентство по найму. Женщина, с которой я встретилась, знала меня по моей колонке и быстро нашла мне непыльную работенку, во всяком случае в мире временного найма. Мне предстояло работать редактором в рекламном агентстве вместо сотрудницы, которая ушла в декретный отпуск («Тройня. В сорок лет, — сообщила дама из агентства по найму, когда позвонила мне. — Гормональные таблетки, что ли?»). Я очень коротко постриглась, что, как выяснилось, было ошибкой, но я также случайно сбросила семь фунтов, так что получилась ничья.