Настоящая любовь / Грязная морковь

Парень подошёл к вязу, нежно погладил его шероховатую тёплую кору, поцеловал и сказал: «Будешь моей, Яна. Ты мне нужна… да… Может, и любви нет… Но почему ты мне не идёшь с ума? По-че-му-у-у?! Я иду с ума…» Всё расплывалось, как при примерке очков, Слай шатался, как пьяный, весенний воздух, залетающий в него, был противен, как дихлофос, под ногами чмокала грязь – кровавое месиво…

(«Дневник»)

Размокшие, раскисшие листья лежат под ногами сплошным ковром, идёшь как будто по болотистой местности (как её описывают) или по лунной поверхности какой-то — на сапожищах тоже по полкило чернозёма, — и всё вокруг мокрое, мягкое и… тёплое, хотя это никакое не гниение, просто смывается, как слезами — как вода очищается в недрах земли, становясь кристально-ясной и чистой, – летняя пыль, и пот, и душные грёзы… Всё просто готовится к белоснежной равнодушной зиме.

Отпив половину за десять минут, я разбил банку сапогом и, нервно хватаясь за стволы и при этом скользя, как на лыжах, почесал к Ленке. «Щас я почешу», — думал я.

В её терраске играл магнитофон. Я постучал, и меня впустили.

(«Настоящая любовь»)

Дома был какой-то шум. Слай вошёл. Мать сидела в затемнённом углу на полу, растрёпанная, с заплаканным лицом. Сорочка на ней была разорвана, голое тело в синяках и царапинах. Прямо под единственной лампочкой возвышалась фигура отчима со шлангом от старой стиральной машины [в руке — зачёркнуто]. Пьян сильно.

(«Дневник»)

Я постучал, впустили. Тут были Перекус (мой сосед), Змей (Зам) и она сама. Играли в карты на кровати без света – только квадратный отсвет из окна.

– Ты, что ль, пьяный, пупок? – ощерился Змей (у него очень крупные передние зубы).

(«Настоящая любовь»)

– А, сучок корявый, пришёл?! Сучье отродье! Где тебя черти носили?

– Нигде…

– Как ты, молокосос, отцу отвечаешь?!

(«Дневник»)

– Сам ты пупок, — меня несколько мутило.

– Сосед, дай бражечки! – внезапно Перекус упал со стула, обхватил мои носки и как бы раздумывал: целовать их или нет.

Всё как обычно. Стали рассказывать анекдоты (я их всегда не любил и практически никогда не мог запомнить). У меня замёрзли ноги (забыл шерстяные носки), и я вытравил Змея с кровати, сел на неё, поджимая в одеяло лапки.

(«Настоящая любовь»)

– Как ты, молокосос, отцу отвечаешь?! Вот, полюбуйся!

Отчим усмехнулся и указал шлангом на свою жертву.

– Шалава. Прости-тутка! Два института! Два проститута!!! Я захожу, а она тут с Багировым сидит!.. Чай, вишь, пьют – мол, телевизор делать пришёл. Уже не я! Я знаю эти телевизоры! Вот телевизор! — он замахнулся на недавно купленный с рук телеприёмник, цветной, но очень громоздкий и путающий цвета. — Учитель! Вот учитель — у меня в руках! – рассмеявшись своему удачному сравнению, закончил отчим и, размахивая шлангом, ударил им сына. Второй удар был блокирован, он выхватил шланг; отчим довольно проворно отпрыгнул в чулан и наткнулся там на кочергу. Во время произошедшей схватки отчим сильно ударил ей Слая по кисти, шланг выпал, и тут родитель нанёс удар по голове.

(«Дневник»)

В прямоугольнике света из двери в дом показалась Леночка – она поедала какой-то блин (-чик), на ней была очень коротенькая кожаная юбочка и какие-то очень телесные чулки, наверное. Очень пуховые шерстяные носки, как ни стирай, пованивающие козочкой и козликом (мы их не раз, кажется, видовали лично, и звали их, как видно, Иванушка и Алёнушка… Я пишу звали, потому что их может уже и не быть, да и звать здесь могут лишь в детстве, а потом благополучно забыть и… забить), зато уж тёплые! Ноги её очень мясистые (но, скорее всего, мягкие) и довольно-таки большие как таковые. Про остальное я умолчу, пусть блин символизирует всё это.

– Рая, – это было его обращение ко всем девушкам, – дай блинчика, а то коляску расшибу! – нахально высказал Змей, виляя одной ногой на полу, как в некоем танце, а потом схватился за детскую старую коляску.

Вскоре он уже удерживал её за талию, а Перекус в сей момент заскочил в дом и схватил там целую пачку «блинцов».

(«Настоящая любовь»)

И упал Слай в чёрную пропасть, и разбился, и подох бы там, если б не водка.

Очнулся Слай на дороге около дома. Классно его избили. Голова гудела, тела не было, в глазах темно. Вспомнил, что у него во дворе припрятан нож. Вооружившись, он стучал в дверь, но ему не открыли. Разбил окно. Отчим катался по полу, смеялся, размахивая горящей тряпкой. Слай кричал матери, но она не отзывалась. Тогда он снова вернулся во двор, где нашёл всё, что ему было нужно: скамейку, путы для коров, вазелин – и с этой ношей отправился в рощу, где давно привлекал его почти горизонтальный сук вяза.